Хотя тряпичная панночка Бальбися род свой вела от городского тряпья, хотя родилась она на чердаке на Голубиной улице, города она совершенно не знала. Да и можно ли познакомиться с городом, путешествуя в этакой спешке, вверх ногами и к тому же в собачьей пасти?
Бальбися, точь-в-точь как гусыня, вытягивала шею из кошёлки. Обе они вертели головами во все стороны и от любопытства таращили глаза.
Гусыня, будучи менее воспитанной особой, шипела и гоготала. Вицек маршировал себе напрямик, посвистывая уже потише — сквозь зубы. Пани, заказавшая гуся на именины, жила довольно далеко. Однако о трамвае и мечтать не приходилось: с гусыней их не пустил бы ни один кондуктор; оставалось только любоваться красными звенящими трамваями с тротуара.
— Ай-яй-яй! — удивлялась Бальбинка. — Значит, люди на таких вот колесиках разъезжают от дома к дому?
— Тшшш! — прошипела гусыня. — Это потому, что у них крыльев нету. Мне такая коробка на колесиках не нужна.
— Иметь крылья и летать — нехитрая штука, — отозвался Вицек. — Не иметь крыльев и подниматься над тучами — вот это да! Что скажешь, а?
— А кто на такое способен? Дело-то ведь нелёгкое! — за метила Бальбинка.
А тут, точно ей в ответ, над головами у них что-то заворчало, и высоко в небе пролетела большая металлическая птица.
— Вот видишь, это самолет. В нём сидят люди. Поняла, серая гуска? Без крыльев за плечами они всё- таки несутся так, что даже твоим родичам — диким гусям — за ними не угнаться. Потому что крылья — это ещё не всё. Важно, чтобы голова была на плечах, а в голове мозги!
— Тшшш! — не то удивлённо, не то недоверчиво зашипела гусыня.
Наконец они добрались до Кривой улицы. Надо сказать, что именно там у пани, которая дожидалась гусыни, был собственный домик и гладильное заведение.
Над её лестницей висела железная вывеска работы самого пана Чудика, прекрасного художника. Все вывески на Кривой улице — дело его рук. Вот и на этой вывеске была нарисована гладильная доска. И до чего же чудесно! Оставалось только удивляться, как это бельё само не слезает с людей и не бежит в гладильню. Разве что из жалости к своим владельцам, беспокоясь, как бы они не простудились.
Надо сказать, что Вицек увлекался не только свистом, но и живописью. Остановился он перед вывеской и любуется.
— Смотри-ка! — говорит он удивляясь. — Тут тебе и ящик с камнями, и колесо с зубчиками, и ручка. Хорошо нарисовано! Вот бы мне так уметь!
А Бальбисе вдруг почему-то взгрустнулось.
— Вицусь, — отзывается она из кошёлки, — говоришь: в городе на меня сердятся? Наверно, и пани гладильщица тоже? Спрячь-ка лучше меня за пазуху, а то, может, и до неё дошли слухи о переполохе на Голубиной улице! И потом, даже как-то не пристало такому большому мальчику носиться с куклой. К чему нам пересуды и насмешки?
Вицусь с трудом отвёл глаза от разрисованной вывески и глянул на Бальбисю. Подумал, подумал… Слова куклы, как видно, убедили его. Он вытащил её из корзины и сунул за пазуху.
Бальбисе стало тепло. Приложила она свой глазок-бусинку к петельке Вицековой рубашки и поглядывает из этого окошечка на белый свет.
Вицек нажал ручку двери. Звякнул звонок, и они вошли в гладильню. Пани гладильщица тут же опустила рукоятку своей машины и даже руками всплеснула от радости:
— Ну, наконец-то! А я-то уж думала, что мама твоя забыла о моём заказе. Со стыда бы я тогда сгорела на собственных именинах! Не могу же я подать на стол свинину с капустой, когда всем известно, что должен быть гусь с яблоками!
Гусыня как гусыня. Ума, как известно, у неё не купишь. Вот и сейчас она ничего не поняла. Встопорщилась вся от важности, вообразив, что никакие именины без неё не получатся. Кто знает, этакая, пожалуй, и на столе будет пыжиться, гордясь тем, что гости расхваливают её сочное жирное мясо.
Пани гладильщица вытащила гусыню из кошёлки и вдруг говорит:
— Вицусь, а не окажешь ли ты мне услугу? У меня страшно мало времени, никак не управлюсь, а я пообещала отнести бельё пану Чудику — художнику, знаешь? Может, ты отнёс бы? Я кошёлку твою хорошенько застелю бумагой.
Вицек, как мы уже знаем, был мальчиком вежливым и тотчас согласился. К тому же теперь у него был случай познакомиться лично с паном Чудиком, весьма прославленным художником.
Взял он корзину с бельём и собрался было уйти, но тут пани гладильщица взглянула на него и спрашивает:
— Вицусь, а что это у тебя за пазухой? Голубь?
Вицек смутился и говорит:
— Да нет…
— А что же это?
— А пани не будет смеяться?
— Зачем же мне смеяться?
— Потому что это кукла. Я нашёл её под забором. Хочу отнести Марцисе.
Бальбинка просто оцепенела от страха. Что теперь будет? А вдруг пани гладильщица узнает её и велит отнести бабусе Латковской? А у Бальбинки, хоть и жаль ей бабусю, всё меньше и меньше охоты к ней возвращаться. Однако и остаться совсем безучастной к старушке она не могла. Ведь, как-никак, именно бабусе, а не кому другому она обязана жизнью. Нужно бы отблагодарить бабусю Латковскую, но как?
Ведь это бабуся сшила её своими собственными, исколотыми иголкой пальцами, разрисовала её своей собственной свеколкой…
И всё это — после тяжёлых дневных трудов.
Однако пани гладильщица ни о чём больше не спросила. Вернулась к своему гладильному станку, и тяжёлый ящик с камнями снова заходил взад и вперёд.
Итак, Бальбинка с Вицеком удачно выбрались из гладильни. Без гусыни, правда, но зато с бельём в кошёлке. И притом не с чьим-нибудь, а с бельём самого пана Чудика!
Вдруг Бальбинка отозвалась из-за пазухи Вицека:
— Вицусь, гложут моё тряпичное сердце сомнения.
— Какие? — спрашивает Вицусь.
— Мы сейчас уже в городе… Нужно бы вернуться к бабусе Латковской, но мне так хочется посмотреть на вашу деревню и на петуха, что причёсывается своим собственным гребешком. А ещё боюсь я, вдруг люди будут на меня сердиться…
— Ну, как знаешь… Только о петухе я тебе уже рассказал. Впрочем, ты собственными глазами увидишь, что это совсем не так, как ты себе вообразила. А насчёт бабуси Латковской я и сам подумал… Раз я тебя забираю, нужно бы её чем-нибудь отблагодарить.
— Знаешь что, Вицусь! — вдруг ласково-преласково говорит Бальбинка. — А что, этот пан красиво рисует?
— Красиво ли, спрашиваешь? Да у него на вывеске такие колбасы, что слюнку проглотишь!
— Какие там колбасы! Вот если бы он меня нарисовал на вывеске у двери бабуси Латковской… У неё тогда отбою не было бы от заказов. Что, может, не так?
— Оно, конечно, не помешало бы, потому что, как ты сама говоришь, у бабуси плохи дела. А ты ведь жизнью ей обязана… Может, тогда она не будет на нас в обиде, — согласился Вицек после некоторого раздумья.
Тут они замолчали оба, соображая, как бы сделать так, чтобы все остались довольны. Вицек рад был
