на самозванку укоризненно смотрит портрет Марии-Антуанетты, судя по всему, работы Виже-Лебрен… И в камине золотятся угли. Тепло… и хорошо. Господи, как хорошо!
«Этого не может быть, – в смятении думает Дезире. – Нет! Я умерла… и мне все это снится. О-о!»
Часы хрипят, кашляют, словно прочищая горло, и бьют двенадцать раз.
Двенадцать раз… Полночь… Рождество.
Дезире протягивает руку и трогает покрывало на постели. Нет, она вовсе не умерла. Она лежит на своей кровати в голубой спальне. Так что же, неужели ей привиделось все, что было? Тень, скользнувшая по ковру, нападение, коварный удар…
Машинально Дезире коснулась своих волос – они были влажные, а материя платья в нескольких местах стала мокрой из-за снега. Нет, то, что случилось с нею, произошло наяву. Кто-то доставил ее сюда после того, как какой-то мерзавец оглушил ее и вынес из замка, чтобы она замерзла до смерти. При одном воспоминании о морозе и метели Дезире стало нехорошо.
Итак, кто-то спас ее, но кто?
Мадемуазель Дезире Фонтенуа так устроена, что любит выяснять все до самого конца. И она выяснит.
Господи, как же болит голова! С тихим стоном Дезире оглядывает спальню. Никого. Совсем никого. Что же это все значит, дамы и господа?
«Наверное, меня спасло привидение, – лениво размышляет Дезире, утирая кровь, которая течет из закушенной губы. – Да, да, привидение, которое живет в замке. Но нет, глупости! Кто-то из слуг заметил меня и принес сюда, только и всего. Через минуту он войдет в дверь и станет, потупясь, скромно клянчить деньги за спасение моей жизни. И, само собою, я щедро его вознагражу».
Она повернула голову и только теперь заметила в углу большое трюмо с красивым овальным зеркалом в серебряной раме, украшенной орнаментом из листьев и цветов, в которых прятались пухлощекие амуры. Дезире озадаченно нахмурилась. Что-то в зеркале привлекло ее внимание. Молодая женщина кое-как сползла с постели и, цепляясь за мебель, приблизилась к трюмо.
Нет, она не ошиблась. Все было именно так, как ей показалось вначале. Поперек зеркала шла размашистая надпись, выведенная какой-то алой жидкостью, подозрительно напоминающей кровь.
Надпись гласила:
Остерегайтесь Кэмпбелла!
Ноги не держали Дезире, и она рухнула на стул. На мгновение закрыла глаза, но, когда вновь открыла их, надпись была все там же и не собиралась исчезать. Более того, теперь было ясно видно, что писали именно кровью. Кто-то обмакнул в нее указательный палец и таким образом вывел на зеркале свое предупреждение.
– Черт побери! – тоскливо проговорила Дезире. – Вот черт побери!
Определенно, более подходящие слова в этой ситуации трудно было подыскать.
2. Из дневника Армана Лефера
День обещал быть точно таким же, как и все остальные дни. Привкус праздника, заключавшийся в нем, не делал его ни лучше, ни хуже – или, по крайней мере, так казалось мне. Праздник был во мне самом, потому что я проснулся с мыслью о Матильде и неожиданно понял, что люблю ее. Люблю ее внимательные серые глаза, люблю мелкие завитки темных волос на ее затылке, люблю спокойное милое лицо – не красивое, а именно милое. Сначала она казалась мне немного надменной, эта немногословная молодая женщина с ровными манерами, однако вскоре я понял, что на самом деле она очень уязвима. Кто она в Иссервиле? Нечто среднее между прислугой и бедной родственницей, а ведь по одному ее виду ясно, что она не может быть ни тем, ни другим. Она умна, образованна – я сам видел, как она помогала Люсьену разбирать какую-то сложную математическую задачу. Она… Но тут в мои мысли самым бесцеремонным образом вторглась реальность в облике Клер Донадье.
– Вы все еще в постели? – язвительно осведомилась старая служанка.
Тон ее красноречивее слов говорил: надо же, всякие бездельники только и делают, что прохлаждаются, в то время как честные люди… и так далее. К честным людям она, разумеется, относила в первую очередь себя и, конечно, сильно удивилась бы, если бы ей сказали, что на свете есть кое-кто и получше ее.
– Да, я в постели, – ответил я на ее слова. – А вы что же, собираетесь ко мне присоединиться?
Старая мегера ахнула и отшатнулась, закрыв рот ладошкой.
– О! Надо же, как мы заговорили! А как же несравненная Матильда? Вы что же, больше не мечтаете о ней? Впрочем, как бы вы ни старались, у вас все равно ничего не выйдет, потому что она уже занята. Вот так-то!
И с гордо поднятой головой Клер выплыла из комнаты, оставив Армана Лефера лежать поверженным на поле брани, роль которого на сей раз выполняла старая кровать с витыми столбиками, поддерживающими не существующий более балдахин.
Да, я был повержен, раздавлен, уничтожен. Впереди был еще один безрадостный серый день, и ничто в целом свете уже не могло скрасить его. Одеваясь, я твердил себе: Клер ненавидит меня, она могла все выдумать из злости, но… А какой ей резон выдумывать – ей, которая шныряла везде, как тень, и знала обо всем, что происходило в замке, и даже о том, что еще только могло произойти? Поневоле приходилось признать, что, скорее всего, она сказала правду. Неужели между Матильдой и немолодым доктором Виньере что-то есть?
В самом скверном расположении духа я спустился вниз и почти сразу же увидел ту, о которой неотступно думал все время. Стоя у окна, Матильда разговаривала с графом, который выглядел хмурым и недовольным.
– Это черт знает что такое! – сердито говорил он. – На Новый год я устраиваю в парижском особняке торжественный прием на восемьдесят персон. И как я теперь туда попаду?
– Доброе утро, господин граф, доброе утро, мадемуазель Бертоле, – сказал я, подходя к ним. – Что-нибудь случилось?
Граф объяснил, что снежная буря замела все дороги, и он не уверен, что ему удастся поспеть в Париж к намеченному приему, так как железная дорога, судя по всему, тоже не действует. Я ответил в том духе, что сегодня только 25-е число, и до Нового года все наверняка образуется. Матильда поглядела на меня благодарными глазами.
– Честно говоря, – промолвила она, – и я того же мнения. Ни к чему волноваться, месье Эрнест. Уверяю вас, все будет хорошо.
Наверное, я переменился в лице. Матильда назвала графа «месье Эрнест», и в ее устах обращение прозвучало так естественно, так буднично… А ведь граф Коломбье весьма нетерпим к любого рода фамильярности! Черт возьми, похолодел я, неужели Матильда – его любовница, и именно на это намекала мерзкая Клер?
– Что с вами, месье Лефер? – с удивлением спросила Матильда, глядя на меня.
Я выдавил из себя улыбку.
– Ничего… Кажется, из-за непогоды у меня разыгралась головная боль.
– Тогда вам следует обратиться к доктору Виньере, – заметила Матильда.
Нечего сказать, хороший совет!
– Спасибо, – сквозь зубы ответил я, – как-нибудь обойдусь.
Депутат вместе со своим помощником только что вошли в гостиную, и граф устремился к ним. Матильда пристально поглядела на меня.
– Последнее время вы неважно выглядите, – заметила она.
– Нелегко быть зависимым, – с горечью отозвался я.
– Я знаю. – Матильда серьезно кивнула. – Но иногда приходится.
Я готов был говорить с ней вот так – доверительно и просто – хоть целую вечность, но тут появились Ланглуа и англичанин в сопровождении химика Северена. Последний, бурно жестикулируя, объяснял спутникам суть какого-то сложного химического процесса, в котором те оба, разумеется, ничего не смыслили. Однако Ланглуа вежливо слушал, а Кэмпбелл с невозмутимым лицом время от времени кивал головой и говорил: «Oh, yes». Завидев меня, Ланглуа обрадовался – не мне, конечно, а возможности прервать опостылевший разговор:
– Вот и вы, месье Лефер! Не слышали, что нам подадут на завтрак?
Я усмехнулся – едва ли не больше, чем свои цифры, наш математик любит поесть – и ответил, что понятия не имею о том, каково будет наше утреннее меню.
– Очень жаль! – вздохнул Ланглуа, и внезапно до нас донесся истошный женский крик.
Граф прервал свой разговор с депутатом, Брюс Кэмп– белл типично по-английски неодобрительно вздернул брови, а я… Что касается меня, то, кажется, на мгновение я почувствовал такой ужас, какого не испытывал, даже когда шел в первую в своей жизни гусарскую атаку.
Крик захлебнулся на самой высокой ноте, но уже через мгновение повторился вновь. Не раздумывая, мы все бросились к выходу и, толкаясь локтями, кое-как продрались в дверь.
– Ну, если это опять проделки Франсуазы, – процедил сквозь зубы граф, – я ей задам!
Однако Франсуаза оказалась ни при чем. Навстречу нам выбежала другая служанка, круглолицая Марианна, и дрожащим голосом сказала, что с госпожой Бретель что-то произошло и она боится войти к ней.
– Ведите сюда доктора, срочно! – распорядился Коломбье.
Марианна кивнула и убежала, а мы подошли к комнате мадам Эдмонды, из которой по-прежнему доносились дикие крики.
Нас было семеро здоровых мужчин, и все же мы стояли и переглядывались, не зная, что предпринять. Спасла положение, как всегда, женщина. Матильда решительно постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, вошла.
– Мадам Бретель, что с вами, что случилось?
Я едва узнал элегантную Эдмонду Бретель в том существе, которое сползло с кресла и бросилось навстречу Матильде. Волосы жены управляющего стояли дыбом, зубы стучали. Она пыталась сказать что-то, но у нее не выходило ничего, кроме сдавленного хрипа.
В дверь вбежал доктор Виньере, за которым по пятам
