Донеслась песня. В доме сестры Раклайн пели хвалу младенцу. Ведке не нужно было спрашивать у бревен, слагавших дом, имени разрешившейся от бремени, - звучный и густой голос родоведы выводил величанье матери.
Утром четвертого дня Аннайн шла по полям. Жесткие и невысокие зеленые стебли упрямо рвались из почвы, стегали ее занозистыми плетьми по загорелым ногам. Сила была в них, сила и благодать. Муж владелицы делянки плелся за ней, предвкушая несметный золотой урожай на поле, согретом ногами ведки.
- Разве прежние годы скудные были? – вслух удивилась она его мыслям.
- Да не… - пожал плечами мужчина и добавил уверенней, – не! Уж три года как сыто живем!
Она не стала отвечать. Земля смеялась под ее шагами, но не она была тому причиной. Могучая плодоносная сила и радость…
- Иртенайн Хозяйка! – воскликнула ведка и остановилась.
- Чего? – туповато переспросил оратай.
- Иртенайн Хозяйка освятила землю, прошла по полям! – возбужденно проговорила Аннайн. Глаза ее блестели, а взгляд улетал вдаль и вверх, как будто она говорила с волостелью Осеннего Рода в святине Вешней Земли.
- Ну и слава Хозяйке, - без особого волнения сказал мужчина. – Что ж с того-то?
- Три года благодать хранится, - сказала ведка. – Нужно полевую, малую святину поставить – три по тридцать лет проживете сыто.
- То добро, - согласился хозяин, воодушевляясь. – А Ирзилук говорил – святина у нас Хозяйке негодна выйдет.
- То большая святина, - объясняла ведка, торопливо шагая к дому Раклайн. – Свят высок узор Ирзилук ладно не нарежет, а нарежет не ладно – обидит Хозяйку. Малая святина всякому по силам.
Волнение заставляло ее быть многословной. Аннайн глубоко вздохнула и растворила дрожь сердечных струн в шуме травы. Светлый ветер летел над зеленой пшеницей, в доме Раклайн невестки родоведы пекли середилетних ежей. Река журчала и веяла живой сыростью.
- Нужен холм посреди поля, - уже по-всегдашнему тихо заговорила ведка, – знаешь такой?
- Нету холма, - не задумываясь, ответил мужчина. – Гривастая гора есть, да она далеко. И велика, поди.
- Значит, пригорок. Маленький бугор, пологий.
- Ну… поспрашивать надо. Я ж чужие поля не пахал.
- Спроси. Я с родоведой иду говорить.
Бугорок отыскали. Его владелица, задыхаясь от переполнявших чувств, маячила возле Аннайн, робея спросить и не находя сил отойти. Раклайн, выслушав жрицу, пошла по селению собирать молодух для ладин. Ведка долго глядела ей в спину - шаг родоведы был скор, даже тороплив, но пышное, как сдобный каравай, тело мешало перейти на бег. Время Раклайн близилось к пятидесяти веснам и двадцати внукам. Ведка спокойно отметила, что завидует ей, статной и властной, знающей свою долю и достоинство.
Котомка оттягивала Аннайн плечо. По пути к селению она подобрала среднего размера булыжник, которому предстояло стать Темным Камнем.
В одном из домов Ирзилук спешно резал новые столбы. Эта работа была проще, на каждом шесте – только по одному знаку. Девять столбов встанут по внешнему кругу, у вершины каждого – молодой месяц. Четыре – опишут квадрат внутри. Луна, встающая меж двух скал; дерево, осеняющее ветвями высокие травы; корова, кормящая крохотного волчонка; женщина, распростершая руки. То не был свят узор, где драгоценна и выверена должна быть каждая черта – хватало узнаваемого рисунка. Аннайн знала, что в спешке нарезанное будет похоже на детские каракули, и что это не станет поношением Матери Иртенайн. И не в столбах, не в камне было дело и смысл. Главное должны были сделать молодые жены селения, и ведка сварила настой из трав, придающий выносливость.
Заклятие, которое споют на ладинах, знала каждая достигшая возраста.
Четырем родам,
молодым росткам,
золотым огням…
Солнце опускалось, и посреди поля, вытаптывая незрелый хлеб, вели хоровод. Глухо шуршали деревянные бусы, хомутами опутавшие загорелые крепкие шеи; босые ноги ударяли по легшим наземь, но еще жестким, колким, упрямым стеблям. Медленно опускалось солнце, и так же медленно тянулась песня, - расколотая мгновенными вздохами, разорванная на тысячу небывалых слогов.
“Че-е-ты… аи ох че-е… А! э-э… аи че-эты-ырё-ом… ох да четыре-ем…”
Аннайн, обняв колени, сидела на вершине холма. Вершину, вроде бы, не просто было найти на едва заметном возвышении, но сюда, на это место, с восходом Луны ляжет Темен Камень, и по всей округе не станет горы выше. Ведка разомкнула зубы, но губ не раскрывала, и тихая, засасывающая, бесконечно повторяющаяся мелодия трепетала у нее позади лба и переносицы. Женщины, переступая посолонь, неслаженно мотали головами. Косы их, растрепанные и пыльные, стали похожи на мочало, по ступням у многих бежали ручейки крови.
Темно-фиолетовые крылья парящих над горизонтом туч были озарены красным солнцем, над полями сгущались тишина и туман, и все труднее, все надрывней тянулась воющая песня, грузно и истово топотали отяжелевшие ноги…
“Де-е-ывя... аи ох! Деывя-а-а-эа… вя-ати… ой ти-и-ай! вре-э-эимё-он…”
Когда последний розовый отсвет померкнет за окоемом, - наступит время Нианетри, танцующие пойдут противусолонь и ведка запоет в голос.
…живородный сон,
да пресвятый он.
Вывели последнее слово, звавшее Хозяйку дня, и день ушел, угасла заря. Хоровод остановился. Упали потные руки, цеплявшиеся за чужую одежду. Ведка встала. Сквозь всхлипы, тяжелое дыхание и стрекот кузнечиков потек, полетел тесный, холодный ручей ее голоса. Две женщины запели вслед. Нианетри сдернула покрывало с небес и высыпали звезды – все разом.
Аннайн подняла камень – уже Камень – положила на место. Камни родили огонь, и один за другим зажглись факелы.
Далеко, - в деревне, которая и днем-то виделась отсюда темными горками бревен у леса, - мужья творящих ладины женщин повернулись спиной к святине и, не оглядываясь, ушли в дома.
Имя Нианетри надвигалось от бездн.
Синим тучам – гром.
Вешней жажде – гон.
Обернулись противусолонь. Пошли.
Ведка запела на вздохе, коверкая горло и дыхание. Шепот, гулкий и ясный, пронесся над застылой землей, просвистел меж стволов опушки и умчался в ледяную пропасть, распахнувшуюся над макушками людей и деревьев.
Хозяйки, сестры, соединенные и неразделимые в одном существе. Иртенайн-Нианетри, Рожаница и Упокоя, Жива-Мора, породившая все и все призывающая к себе… Прииди!
Темен камень полн.
Тих его закон.
Наутро землянка опустела.
