И вот в одно прекрасное время жители города заметили почти полное исчезновение этого беспокойного и неприятного элемента. Улицы были очищены, как бы по мановению волшебного жезла. Факт этот был настолько заметен, что сразу бросился всем в глаза, и отмахивавшиеся прежде от нищих горожане теперь вдруг заинтересовались ими, а более любопытные пустились даже за ними в поиски.
Нашли босяков за городом, возле архиерейской дачи.
Нашли и подивились.
На обширной площади, примыкавшей к архиерейской даче, копошилось человек пятьсот мужчин, женщин и детей разного возраста. Одни копали канавы, другие таскали строительные материалы, третьи уже намечали к постройке целый ряд больших и маленьких домиков.
Зрелище было необычное.
По городу пошли разговоры о каком–то новоорганизуемом босяцком поселке.
Пока слухи ходили по городу, работы на поселке деятельно продолжались. Отец Герасим, не покладая рук, работал над устройством нового, задуманного владыкой, прихода. Больше всего приходилось отцу Герасиму тратить свои силы на поддержание того воодушевления, которое пробудил в ночлежниках владыка. Тут–то великую услугу оказал отцу Герасиму его дар красноречия. Слова его производили магическое действие на толпу, потому что теперь они не были красивыми лишь, но пустыми звуками. Перед всеми впереди поставлена была прямая и ясно заманчивая цель. Под ногами у всех была твердая почва, по которой нужно было только идти, чтобы достигнуть цели. И люди пошли, но, идя, уставали, и в таких случаях неоценимую услугу оказывало бодрящее жизнерадостное слово.
Отец Герасим вдохновлял словом. Отец Павел — топором и лопатой. Могучая фигура его появлялась то на одном конце поселка, то на другом. Зорко следил он за работами, выслеживая, где начинали ослабевать работавшие руки, и спешил туда со своим топором, ломом или лопатой, и дружней раздавались удары слабосильных работников вслед за могучими ударами сильных рук отца Павла.
Но не все способны были на восприимчивость вдохновения. На некоторых слабо действовали слово и пример. Такие время от времени дерзали даже буянить. Тогда на выручку являлся «атаман». Он мрачно подходил к буяну, угрожающе клал ему на плечо свою сильную мускулистую руку и устремлял на него взгляд своих черных, пронзительных глаз, и часто одного этого жеста достаточно было, чтобы моментально усмирить буяна, знавшего, по опыту прошлой жизни, что «атаман» шутить не любит.
Одновременно с работами на поселке шла деятельность в городе. Тут трудился кружок священников во главе с отцом Григорием. Они изыскивали капитал на производство работ. Одушевленными проповедями, жгучими воззваниями, обносом по церквам кружек, собирались, копейка за копейкой, необходимые суммы и под видом беспроцентной ссуды вносились в общественную кассу «Новодуховского прихода», как назван был выраставший поселок.
На работы в поселке уже раз пять наведывался владыка. В его приезд работы моментально приостанавливались. Все сбегались к архипастырю. Архиерей становился на бревно или на кучу кирпича и начинал беседу. Через полчаса он уезжал, а работы после его отъезда продолжались с удвоенной энергией.
Земля, приобретенная для поселка, была разбита на участки. На каждом участке предполагалась к поселению одна семья; для каждой семьи возводился отдельный домик. И домик и участок должны были перейти со временем в полную собственность поселенцев. Пока же все было общее, и все работы производились сообща и притом собственными силами и своим уменьем.
Работы ежедневно начинались по звону колокола и после сообща пропетой под открытым небом молитвы.
На ночь все работавшие находили себе приют в архиерейской даче. Почти каждый раз, окончивши рабочий день, отец Герасим спешил к архиерею, и каждый раз владыка встречал его вопросом: «Ну что, как дела?»
Начинался доклад: «Работают усердно, воодушевление не ослабевает. Митюхин и Кудряш бросили совсем пить. Ванюха ночью убегает иногда, но наутро возвращается. Аксениха перестала кашлять. Никитичне сделали операцию. Митюха бросил хандрить и тоже принялся за работу…» — и так далее…
— Ну, слава Богу, слава Богу! — с радостным лицом отвечал владыка.
— Новички прибывают, Владыко, — продолжал отец Герасим, — как с ними быть? Со стороны идут, с деревень… Просят принять в приход. Отказывать — жалко, а принимать всех — ни земли, ни средств не хватит…
— Никому не отказывайте. Только сделайте так, чтобы каждый раз принимала вся община, а не один вы. Земли прикупим еще… А о средствах не беспокойтесь: во–первых, нам должна оказать субсидию государственная казна, потому что, возрождая этих несчастных, мы даем в будущем государству исправных плательщиков и правоспособных граждан. Затем, в городе не осталось ни одного ночлежника, стало быть, все благотворительные учреждения, которые наполнены были ими раньше, должны передать нам свои капиталы. За избавление горожан от «беспокойного элемента» город тоже должен выдать нам пособие. Можно будет далее, в случае крайности, чрезвычайными мерами заставить состоятельных христиан выполнить заповедь Христа о любви к ближним. Тут я не остановлюсь ни перед чем. Если не дадут нам золота и серебра из своих карманов, так я благословлю духовенство взять его в церквах с икон и с престолов. Перед самым праздником Пасхи я запру церкви и колокольни и не отворю их, пока христиане не выполнят своего первого и священнейшего долга. Поверьте, что это молчание на святой Руси пасхальных колоколов заставит встрепенуться сердце самого черствого атеиста, потому что оно будет страшнее мрачного молчания могил, ужаснее зловещего затишья перед бурей…
Но, думаю, паства моя не доведет меня до этого. Русский народ по природе благотворитель, по природе бескорыстен; среди него могут водиться толстосумы, но Ротшильдов он не родит, не настолько он опоганился… Ведь мы его еще не звали к жертвам… Веками приучали мы своих прихожан жертвовать только себе на ризы, на колокола, на масло, на ладан, на свечи да на прокормление монахов… и только платонически взывали о милостыньке нищим. Направьте это чувство русского народа по должному руслу, и он явит вам чудеса, рассудку вопреки и наперекор законам эволюционного развития политико– экономической жизни западных народов. Ну, а пока народ откликнется, возьмите мое жалованье.
— За этот месяц все уже взято, Владыко, — взирая с уважением на бескорыстного святителя, отвечал отец Герасим.
— Возьмите авансом в счет будущего… Ну, а отец Павел как себя чувствует?
— Прекрасно. Работает запоем…
— Семью свою еще не привез?
— Нет еще. Увлекся работой.
— Скажите, чтобы ехал за семейством.
— Ряска–то у него совсем поистрепалась, — добавлял грустно владыка и однажды, порывшись в своем гардеробе, вытащил свою рясу и велел передать ее отцу Павлу.
Доклады отца Герасима не всегда носили утешительный характер. Временами отец Герасим приходил несколько встревоженный и сообщал, что работы подвигаются слишком медленно; народ все слабосильный, да и хороших знатоков дела между ними мало, — нельзя ли поэтому нанять на подмогу рабочих и мастеров, если окажется лишняя сумма денег?
— Ни–ни… Боже вас упаси! Пусть каждый камешек, каждая щепочка положена будет их собственными руками, в противном случае они столько же будут дорожить своими постройками, сколько дорожили городскими ночлежками и богадельнями. Человек дорожит только тем, что устроено его собственными руками и трудом. Что легко и даром дается, тем человек не дорожит. О красоте построек не заботьтесь: дитя хоть криво, да отцу–матери мило… Ну, а еще что? — Афанасьич с Кудлатым обнаруживают намерение вернуться к прежней бродяжнической жизни…
Владыка задумывался и озабоченно переспрашивал:
— Афанасьич с Кудлатым, говорите, назад тянут?
— Да, Владыка. Боюсь, как бы и другие за ними не потянулись.
— Они что же, собственно, говорили? Не высказывали, что именно тянет их назад?
— Прямо ничего не говорят, а заключаю из того, что стали лениво работать.
— Ну, это, может быть, только по непривычке к труду. Отвыкли ведь они от труда в босячестве. Работа им, очевидно, непосильна. Тут есть опасность. Только посильный труд и оздоровляет человека. Ни их, ни
