Майор спокойно и с интересом наблюдал за Лёвушкиным. Лёвушкин взглянул на майора, на Андреева. Взгляды их столкнулись. И Лёвушкин сказал ворчливо и с вызовом:
— Ну, что вы смотрите!.. Ну и нечего на меня смотреть! Мы вот здесь… — Он запнулся, мучась от косноязычия и стараясь выразить какую-то сложную и глубокую мысль. — Мы, значит, здесь, а они — там!
Неверным движением он указал на открытую дверь клуни.
— Кто они? — спросил Топорков.
— А!.. — махнул рукой Лёвушкин и резко опустился на сено. Неловко снимая сапоги, он пробормотал: — «Пусть сердце живей бьётся, пусть в жилах льётся кровь!..»
Так и не сняв сапог, откинулся на спину и затих.
Андреев с тревогой посмотрел на командира и, видимо решившись как-то защитить подгулявшего товарища, начал было осторожно и дипломатично:
— Товарищ майор!..
Но Топорков энергично взмахнул рукой, не давая старику высказаться:
— Ладно… Будем считать, что чисто нервное.
Разведчик, переворачиваясь в полусне, прошелестел сеном и пробормотал заключительное двустишие:
— «Живи, пока живётся. Да здравствует любовь!..»
День десятый
ЛЕСНОЙ КОРДОН. ВСТРЕЧА СО ЩИПЛЮКОМ
1
Едва начало светать, обоз уже выстроился на окраине лесного села. Партизаны проверяли упряжки, укладку ящиков. Позванивали под ногами примороженные крепким утренником лужицы.
Тут же хлопотал, помогая партизанам, Стяжонок в своём чёрном, лоснящемся комбинезоне. Приковылял на костылях и угрюмый Коваль, принёс тяжёлый узел.
— Провиант, — пояснил Коваль и вывалил узел на повозку. — А вот чего вам не можем дать: сапог и лошадей. Сами понимаете, какая ценность в мужицком деле.
Топорков оглядел «голландок», которых Лёвушкин подвязывал к задку телеги.
— Оставь им коров, — сказал майор. — Нам уж недолго.
— Не, тёлку можете оставить, — возразил Коваль. — А продуктовую берите. Пускай при раненом… — И добавил: — А переправляться советую в Крещотках. Народ там правильный: сплавщики. Подсобят. Придумают чего-нибудь.
— Придумаем, — подтвердил и Стяжонок. — Только в село обозом не входите. Одного кого-нибудь пришлите — ив крайний дом от дороги. То свояченицы моей дом, Марии Петровны. А она мне сообщит, и будьте любезны. Переправим!
Обоз тронулся. Топорков некоторое время стоял в нерешительности, как будто вслушиваясь в звуки пробуждающегося села: пение петухов, собачий лай, хлопанье и скрип калиток…
Он смотрел на мазанку, затынок которой густо порос золотыми шарами, и как будто ждал чего-то. Но тиха была мазанка, не шевелились занавески на окнах, не курилась труба.
Топорков попрощался с Ковалем и Стяжонком и, уже не оборачиваясь, клонясь вперёд прямым туловищем, пошёл догонять обоз.
И снова крутились спицы, отсчитывая походное время. Постепенно затихало пение петухов.
Когда Лёвушкин оглянулся, он увидел лишь берёзовый лесок, безжизненный и пустой.
— Может, мне приснилось? — спросил разведчик. — Может, не было этой деревушки?
— «Как сон, как утренний туман», — сказал Бертолет, не отрывая глаз от Галины.
— Во-во! — Лёвушкин усмехнулся, но, попав в перекрестие взглядов Галины и взрывника, почувствовав их особый, тайный смысл, нахмурился.
Майор взобрался на телегу и бессильно прислонился к ящикам.
— Что-то тяжело стало идти, дед, — сказал он Андрееву с виноватым выражением.
Медленно по песчаной дороге, рассекающей леса, двигался одинокий обоз. Было тихо. Обнажённые деревья стояли в предснежной задумчивости. Облетели за эту холодную ночь и дубы. Пусто и светло стало в лесах.
2
Топорков, сидя в телеге рядом с Андреевым, развернул карту.
— Что-то немцы от нас отстали. Потеряли, что ли? — обеспокоенно спросил Топорков.
— Да, спокойно идём, — отозвался Андреев. — Вот так бы и идти до самой до Сночи.
— Нельзя. Никак нельзя, — качнул головой Топорков. — Станут немцы нас в другом месте искать, на тот, на настоящий, обоз могут нарваться.
— Да, прав, выходит, Лёвушкин: мы свою судьбу с собой несём, как верблюд горб… — вздохнул Андреев. — Ну что ж… Нам-то с вами что! Мы-то с вами хоть пожили. А вот молодых очень жалко.
— Да, пожили… Вам сколько, Андреев?
— Шестьдесят три годочка. А вам?
— Тридцать.
— Сколько? — переспросил Андреев, и клинышек его бородки приподнялся от удивления. — Как тридцать?
— Тридцать. Недавно исполнилось.
— А-а… — простонал Андреев, пристально рассматривая майора. — Война это! Война, вот что она с людьми делает! Говорят, считай лета коню по зубам, а человеку — по глазам… А по глазам-то вам все пятьдесят…
Длинный тощий палец Топоркова долго блуждал над извилистыми линиями карты. Затем Топорков поднял голову, сказал Андрееву:
— Поворачивайте вот сюда, — и указал на заросшую лесную дорогу.
— Куда это, товарищ майор?
— На лесной кордон. Попробуем исключить из этой опасной нашей игры хотя бы медсестру и раненого…
Затем Топорков на ходу слез с телеги и остановился на обочине, ожидая, пока с ним поравняется повозка, на которой ехала медсестра.
Упряжки шли одна за другой, дружно, не требуя присмотра людей в ставшем уже привычным для животных порядке и ритме.
— Виллó, — сказал Топорков, не глядя в глаза Бертолету. — Пойдёте сзади, в прикрытии, метрах в ста от обоза.
Он видел, как Бертолет, не сводя глаз с медсестры, мало-помалу отстал и скрылся за деревьями.
— Сестра! — сказал майор, шагая рядом с медленно вращающимся и подпрыгивающим колесом. — Мне надо с вами поговорить.
Галина отвела взгляд от дороги, за поворотом которой исчез взрывник, и встревоженно посмотрела на майора.
