День четвёртый
«ВСЁ ИДЁТ ХОРОШО»
1
На пригорке Гонта поднял руку, и обоз остановился. Гонта наконец заметил Топоркова, и в глазах его, упрятанных под трехнакатные брови, погас тревожный блеск.
Обоз остановился. Топорков прошёл вперёд.
Гонта поднял цейсовский восьмикратный бинокль. На лугу, уже очистившемся от клочьев тумана, светлела петлявая просёлочная дорога. По ней ползли два грузовика с солдатами. Отсюда, с пригорка, даже усиленные цейсовской оптикой, они казались не больше коробков.
Гонта, который, как и каждый партизан, был воспитан ближним боем, смотрел на эти грузовики спокойно.
— Вот, майор, — он протянул бинокль Топоркову, — видать, снова егеря. «Эдельвейсы». Понаперли их сюда с Кавказа на переформирование. Теперь на нашем брате будут тренироваться.
— Егеря хорошо действуют в лесах, — бесстрастно сказал майор, рассматривая грузовики.
— Радости — полный воз, — сказал Гонта. — Нам здесь дорогу надо переходить.
— Значит, будем переходить.
Гонта в упор посмотрел на Топоркова:
— Ночью-то перешли бы без риска… Ну ладно!
2
За лугом вновь начался сосняк, и партизаны было повеселели, но тут сойки протрещали тревогу.
Андреев, откинув капюшон, обнажил жилистую шею, задрал кверху бородёнку, наставил круглое ухо. Послышалось тарахтение, будто мальчишка вёл палкой по штакетнику. Это был чуждый лесу механический звук.
Лёвушкин свистнул. И лошадёнки под окрики партизан рванули в сторону от дороги, в соснячок.
Галина с автоматом в руке, напрягая крепкие икры, пробежала к старым окопам, уже поросшим по брустверу молочаем. Сползла, ссыпая песок. И тут же кто-то рядом приглушённо чихнул и произнёс звонким, радостным шепотком:
— На здоровьичко вам! — И ответил самому себе: — Спасибочко! — После чего Лёвушкин сильной рукой пригнул Галину к земле, спрятал её за бруствер.
— «Энсэушки»! — шепнул Лёвушкин. Он сидел у бруствера, в частоколе воткнутых в песок сосновых веточек и смотрел на обширную, поросшую вереском поляну, куда вливалась лесная дорога.
Тарахтение нарастало.
— Четырёхтактные, — сказал Лёвушкин почтительно и сплюнул. — У них на каждой машине ручняк.
За поляной, на взгорке, серыми мышиными клубками прошмыгнули шесть мотоциклов с солдатами. Тарахтение метнулось за ними хвостом и стало стихать.
Лёвушкин следил за мотоциклами и в то же время видел рядом лицо Галины, полуоткрытые её губы и ощущал щекой и ухом шелестящее дыхание.
Он не снял руку с плеча медсестры, а, напротив, сжал пальцы и повернулся к ней. В захмелевших, дерзких его глазах отразился в перевёрнутом облике дурманный осенний мирок — сухой окоп, мягкий пружинистый вереск с фиолетовой пеной цветов и густой полог хвои.
— Будешь приставать — застрелю, — сказала Галина, глядя в глаза Лёвушкину и яростно отвергая отражённые его зрачками соблазны.
— Дурёха, — прошептал Лёвушкин чужим, добрым голосом. — Ну чего увязалась за ним? Ты девка простая, ты моего поля ягода. Я человек весёлый, надёжный, я тебя защищу хоть от фрицев, а хоть от своих… И если войну переживём — не брошу, вот ей-богу! А с ним-то как? Он человек умственного полёта. Он-то и сейчас сторонится тебя. А ты тянешься… Дальше-то как будет?
Галина перевела дыхание. Метко упали последние слова Лёвушкина, прямо на живой нерв. Но Галя была девочка крепкая, из донбасского посёлка, из семьи с двенадцатью ртами и пьющим отцом.
— Ладно, — сказала она. — Верно ты говоришь. Ты вон какой ловкий, сообразительный. Всё умеешь… А он нет. Он внутри себя живёт, его обидеть просто. Я ему нужна. Вон ноги стёр… — И она всхлипнула, сразив себя этим последним аргументом.
— Ты о себе подумай! — бросил Лёвушкин.
— А я думаю. Я, может, впервые полюбила. Может, это всё доброе, что мне отведено.
И она полезла из окопа.
— Тю, контуженая, — тусклым голосом бросил вслед Лёвушкин.
Соснячок оживал. Раздавались голоса. Телеги неторопливо покатились к дороге.
Лёвушкин мягко шёл по лесу. Даже опавшие листья не шуршали у него под ногами. Лицо у разведчика было полынным, а глаза злые.
Его нагнал Миронов. Присвистнул, подзывая разведчика.
— Чего тебе, старина? — спросил Лёвушкин.
— Слушай, ты к Галине не приставай, ладно?
— Тебе что? Подглядывать приставлен?
— Не приставлен… А ты отряд не порушай. Галка — она для нас особая дивчина. Её беречь надо.
— Особая! — ухмыльнулся разведчик. — За Бертолетом вон как прибежала!
— Это уж её выбор, — спокойно сказал Миронов.
— Больно ты справедливый, солдатик, — сказал Лёвушкин. — Дать бы тебе по уху, да злость надо на немца беречь.
Топорков слышал этот разговор и усмехнулся одними глазами. Всё в группе шло как нужно, вмешательства не требовалось, это был отрегулированный, самоналаживающийся организм. Лишь мрачный Гонта беспокоил майора.
3
Внизу поблёскивала речушка, вся в тугих, масляных разводьях струй. Вода была такой холодно- прозрачной, что при взгляде на неё ломило зубы. И плыли по ней седые узкие листья тальника. За рекой широко расстилались сизо-зелёные заросли ивняка. Картина была мирная, лёгкая, акварельная.
Подошёл, хлопая полами длинной шинели, Топорков. Развернул потрёпанную трофейную карту.
— Надо бы идти берегом до четырнадцатого кордона. — Гонта ткнул пальцем в карту. — Там мосточек есть. Хлипкий, но телеги выдержит.
— Ясно, — сказал майор. — Однако переправляться будем здесь. Вброд.
— Дно топкое, — терпеливо, но уже с нотками плохо сдерживаемого раздражения пояснил Гонта. — Если застукают на переправе — хана. Мотоциклетки шныряют, видел?
