После её императорского величества более всего почитай великого князя наследника как твоего повелителя, господина, отца и при всяком случае добивайся его доверия, его любви. Этого государя, всякое его желание, всякую его волю ты должна предпочитать всем удовольствиям, ставить выше всего на свете. Никогда не делай того, что ему неугодно!
Ты не должна ни в коем случае говорить с кем-либо наедине.
Ты не должна никогда ни за кого ни о чём просить: ведь тот, кто просит, не получив желаемого, станет твоим врагом, А если просящий просимое даже и получит, то твоим врагом станет другая сторона, против которой ты помогла своим ходатайством добиться просимого.
Ни под каким видом не мешайся в государственные дела, дабы не раздражать правительства.
Наконец, никому не оказывай своей дружбы, своего расположения. Ты должна помнить, что твоё дело – есть прежде всего твоё дело…»
– Вот чему учит тебя отец, дочь моя… Это – сама мудрость! Принимаешь ли ты эти заповеди?
Фике скользнула на колени прямо – мимо коврика – на земляной пол.
– Дорогие родители! – шептала она. – Умоляю вас, будьте уверены – все ваши наставления, все ваши заветы хранятся в моём сердце… Я никогда не оставлю нашей святой веры!
– Встань, подымись, я обниму тебя, моя Фикхен! Со следующей остановки напиши обо всём нашему дорогому фатеру[14]. О, нас только двое, мы женщины, а какая трудная задача лежит на нас!
Мать и дочь сидели, растроганно обнявшись, прижавшись друг к другу. Вдруг на печке захлопали крылья, и неистовый голос петуха загремел оглушительно.
– Вот и полночь! – сказала герцогиня. – Уснём! Надо отдохнуть… Завтра – в дорогу…
Следующую ночь ночевали в городке Кеслин в жарко натопленном доме богатого купца, где очень беспокоили мыши, забиравшиеся даже на постель. Фике решила пока не писать отцу – она должна была хорошенько обдумать свой ответ.
Дальше бесснежной тряской дорогой тянулись по унылым равнинам Поморья – Померании – под неистовым ветром с моря. Реку Вислу переехали по льду у города Мариенвердера. Ночёвки были ужасны. Дальше – снова по льду переехав морской залив Фришгоф, въехали в Кенигсберг.
Только тут, в комфортабельном доме магистра, в тёплой комнате Фикхен писала до полуночи и наконец запечатала гербовой печатью следующее послание отцу:
«Государь! С совершенным почтением и невыразимой радостью получила я здесь с курьером вашу записку, в которой ваша светлость почтили меня сообщением, что вы здоровы, вспоминаете обо мне, что вы по-прежнему милостивы ко мне. Умоляю вас быть уверенным в том, что все ваши наставления, увещания, все ваши советы навсегда останутся в моём сердце, как в моей душе – навсегда корни нашей святой лютеранской религии.
Я предаю себя Богу и прошу Его дать мне утешение стать достойной ваших милостей, а также всегда иметь хорошие вести от моего дорогого фатера. Остаюсь всю мою жизнь с неизменным почтением к вам, государь, вашей светлости всенижайшая и верная дочь
После двухдневного отдыха в Кенигсберге выехали в направлении на Мемель, затем на Ригу. Утро было туманное, серое. Дорога снова лежала по льду залива Куришгафа. Впереди поезда графини Рейнбек ехали на лошадях местные бородатые рыбаки – разведывали путь, нет ли где опасных полыней. Снегу теперь было много, кареты поставили на полозья, путешественницы надели на лица шерстяные маски с отверстиями для глаз – было очень холодно.
Уже в нескольких верстах от Риги поезд графини Рейнбек встретили русские кавалеристы, скакали рядом с санями, указывая дорогу. Когда переезжали русскую границу – реку Двину, – загрохотал пушечный залп. Въехали под звуки литавр и труб в крепостные ворота, подскакали прямо к дому губернатора. Тут выйти из саней обеим дамам помогал уже ловкий дипломат Семён Кириллович Нарышкин[15], долго живший в Лондоне в качестве русского посланника. Его сюда специально командировали из Петербурга – встретить и сопровождать путешественниц. Сам губернатор князь Долгоруков, во главе множества военных и гражданских лиц и представителей населения Риги, в ратуше устроил для высоких гостей торжественный приём.
При появлении матери и дочери в зале приёма мужчины склонились перед ними в глубоком поклоне, дамы присели в низких реверансах.
– Ваша светлость! – обратился к Фике губернатор, разгибая спину после глубокого поклона. – Её императорское величество государыня императрица изволит просить вас принять от неё этот маленький подарок!
Вперёд выступили два лакея и на серебряном подносе поднесли князю парчовую шубу на великолепных соболях. Князь Долгоруков принял шубу на обе руки, с поклоном поднёс её Фике, накинул сверху её немецкого беличьего салопчика.
Девочка в восхищении захлопала было в ладоши, но сдержалась и только прошептала:
– Даже у бабушки в Гамбурге я не видела такого меха! Это просто как сон!
Для герцогини и её дочери были уже приготовлены покои в доме губернатора, где у крыльца были выставлены почётные часовые. Отъезд матери и дочери из ратуши был отмечен звуками труб и грохотом литавр. Среди первых же явившихся к герцогине с визитом в губернаторский дом ожидал уже приёма генерал-аншеф граф Салтыков[16], командующий армией.
Кругом шла уже не жизнь, а какой-то волшебный сон! Герцогиня и её дочь неслись теперь в Петербург в длинных красных санях, обитых внутри соболями, лёжа на шёлковых матрасах. В сани запряжена была восьмёрка лошадей. Парча, золотые галуны, позолота ослепительно сияли на зимнем солнце.
В голове огромного кортежа скакал эскадрон кирасир полка его императорского высочества наследника великого князя. За ним неслись сани высоких особ – матери и дочери. На передке саней кроме кучера тряслись на ухабах камергер Нарышкин, шталмейстер Болховитинов, дежурный офицер Измайловского полка, и немец Латторф. На запятках стояли два преображенских офицера и два камер- лакея.
За императорскими санями следовал отряд Лифляндского полка, затем комендант кортежа на коне, сани с девицей Шенк и с туалетами, сани камергера Нарышкина, ряд саней со свитой, сани с продуктами, а затем сани представителей местного дворянства, магистратов, депутатов… Десятки офицеров скакали по обочинам дороги… Вся дорога была обсажена зелёными ёлками, ночами полыхали вдоль неё бочки со смолой.
Ехали очень быстро, и 3 февраля въехали в Петербург. С Адмиралтейской пристани загремел пушечный залп. Ровно в полдень весь поезд остановился у крыльца Зимнего дворца. На подъезде герцогиню и её дочь встретил петербургский губернатор князь Репнин, в санях – четыре статс-дамы, приставленные по повелению императрицы к её светлости с поручением – немедленно препроводить обеих в Москву.
Императрица Елизавета Петровна жила в это время в любимой своей Москве.
Глава пятая
МОСКВА – ЗОЛОТЫЕ МАКОВКИ
Парикмахер закончил убор императрицы, удалился, и Елизавета Петровна, ещё не сняв пудерманта, рассматривала себя при свете свеч в зеркале одного из её золотых чеканных туалетов. Она по-прежнему была румяна, ещё сияли тёмно-серые глаза из-под соболиных бровей, каштановые волосы отливали золотом.
Царица волновалась. Из поезда Иоганны Елизаветы только что прискакал верховой – герцогиня будет
