В Митаве, где корабли брали воду и грузились солониной в бочках и копчёными ветчинными окороками, Орлов с Камыниным объездил все три гостиницы и справлялся у русского резидента о девицах Дараган. Точно – на своей квартире совсем ещё недавно жила старая девица Ранцева с двумя барышнями-»княжнами», но неделю тому назад уехала в Киль. Орлов улыбнулся на наименование Дараган «княжнами». Он уже знал, что за границей все богатые русские – князья.
Ветер был попутный, и в Киле не предполагали задерживаться. Стали на рейде, и Орлов с боковым свежим ветром на лихо нагнувшейся яхте пошёл с Камыниным на берег. Среди тёмных, однообразных домов на набережной небольшого канала он быстро увидел вывеску, золотого льва в обруче, – то была гостиница «Золотой лев», лучшая в городе. Трактирщик выбежал к знатным персонам.
– Таракан? – вопросом повторил он на вопрос Орлова. – Таракан?.. Aber nein…[148] He было таких девиц.
Он будто смутился, и это не ускользнуло от Камынина.
– А не врёт ли сей мин херц, – сказал Камынин, – уж больно плутовская рожа. Видать, большая протобестия.
– Старая барышня была с ними… И две девочки… А? Что? Не слыхал таких? – строго переспросил Орлов.
– Нет… Нет, – решительно мотая головою, заговорил трактирщик. – Ничего про таких не слыхали. Таракан?.. Таракан, нет не было таких. Вообще у меня русских не было это время.
– Ручаюсь, ваше сиятельство, что эта протобестия врёт.
– Да какой ему интерес нам врать-то, – сказал, поглядывая на море, Орлов. На «Соломбале» поднимали паруса. На «Надежде благополучия» матросы и кадеты были посланы по вантам и реям и шевелились там, как воробьи на ветках. Готовились к отплытию. Ждали только его, Орлова.
Для очистки совести прошли ещё в две гостиницы, но это были такие грязные матросские притоны, что и спрашивать там было нечего, – Ранцева там не могла стоять. Пошли назад на яхту и быстро заскользили по рейду к убравшейся парусами «Африке».
Протобестия-трактирщик и точно был смущён. Ещё три дня тому назад на чёрной доске у него в гостинице торжественно было начертано готическими немецкими буквами: «Prinzessinen Tarakanow». Старая дева, высокая, стройная, серьёзная и красивая, с такими серебристыми белыми волосами, что ей и парика не надо было надевать, жила у него с двумя русскими девицами, и, конечно, это про них спрашивал знатный русский вельможа. Но молчать про них было необходимо. Три дня тому назад все три неожиданно исчезли. За их вещами и прислугой полькой зашёл поляк и тоже – как в воду канул. За это можно было и ответить, и потому трактирщик счёл за лучшее отречься от них, тем более что в вопросе русского не было уверенности, что княжны Таракановы должны были стоять в «Золотом льве».
Трактирщик постоял около получаса, уже с крыльца посмотрел, как в белые точки корабли обратились, и, кряхтя, стал подниматься по крутой каменной лестнице в гостиницу. Пронесло!..
VI
Маргарита Сергеевна Ранцева с племянницами Разумовского Августой и Елизаветой Ефимовнами Дараган выехала из России незадолго до смерти Императрицы Елизаветы Петровны. Их путь лежал на Ригу, Митаву, Киль – через Данию во Францию, а потом в Италию.
Но тогда ещё шла война с пруссаками. Русские войска стояли в Риге, и Маргарите Сергеевне пришлось задержаться. Она не горевала об этом. Рига жила весёлою тыловою жизнью, доверенные ей девочки могли здесь отлично учиться немецкому языку, и Маргарита Сергеевна надолго застряла в Риге.
Здесь узнала она о смерти Государыни Елизаветы Петровны, о вступлении на престол Государя Петра III и о том, что Великий Князь Павел Петрович в манифесте не был наименован наместником престола.
Любопытство старой политической деятельницы было затронуто. Маргарита Сергеевна почуяла, что назревают совсем особые события, быть может, похожие на те, участницей которых она была сама двадцать лет тому назад. Она живо вспомнила, как последний раз видела на балу Великую Княгиню Екатерину Алексеевну, ставшую теперь Императрицей, и какое сильное впечатление та произвела на неё. Маргарита Сергеевна всею душою стремилась в Петербург, девушки связывали её. После смерти Государыни Елизаветы Петровны военные действия прекратились, войска потянулись из Пруссии к Риге, проезд на запад стал возможным, и Маргарита Сергеевна переехала в Митаву. Здесь нашла она полное удовлетворение своим наклонностям политической разведчицы. В Митаве сходились пути на Берлин, Варшаву и Москву. В Митаве Ранцева виделась со Станиславом Понятовским и слушала его горькую исповедь неразделённой, страстной любви к Императрице российской, в Митаве она познакомилась с французскими эмиссарами, показывала им своих воспитанниц и всем говорила, кем и почему они были ей поручены.
– Сама покойная Императрица была озабочена их судьбою!.. Как же – они племянницы когда-то всесильного вельможи Разумовского!
В Митаве же узнала она о перевороте двадцать девятого июня 1762 года и, слушая рассказы о нём, вся трепетала. Если бы она была там!.. Если бы всё было, как т о г д а !.. Она могла бы стать на место Дашковой!..
Она сразу почувствовала сложную политическую игру, которая шла теперь в Петербурге. Пользуясь свободой, она бывала всюду, где можно было видеть интересных людей. Она говорила с поляками, французами, англичанами и немцами. Она тотчас почувствовала, как с приходом к власти молодой Императрицы все насторожились и испугались той русской политики, которой, по-видимому, будет держаться Екатерина Алексеевна. Возраст Маргариты Сергеевны, седые волосы и положение воспитательницы позволяли ей нанять маленькую квартиру и устроить у себя политический салон, как это было принято за границей. Это было же так модно!.. Она прекрасно говорила по-французски и по-немецки и свободно при девицах обсуждала политическое положение. Оно казалось ей много сложнее и запутаннее, чем то было при Императрице Елизавете Петровне. Тогда было неоспоримое и всем понятное: д о ч ь П е т р а В е л и к о г о ! Этими словами было всё сказано. В них – и право, и правда, и закон, и сила. С Елизаветой Петровной шла её необычайная красота, обаятельность и то, что она была совсем русская. Иоанн Антонович – младенец. Мало кто про него и слышал и, уж конечно, никто им не интересовался. И потому тогда не было ни сожаления, ни злобы, ни упрёков, ни зависти.
Теперь совсем другое было. Иностранцы в Митаве не стеснялись, и то, что в Петербурге шептали, потаясь, громко обсуждали в «салоне» Маргариты Сергеевны.
«Она», то есть Императрица Екатерина Алексеевна, никакого права на престол не имела. На каком основании она устранила своего мужа?.. Он публично назвал её «дурой»… Он не любил её, он, весьма вероятно, изменял ей с Воронцовой… А она не изменяла ему с Салтыковым и, говорят, теперь открыто живёт с Григорием Орловым?.. Пётр Фёдорович хотел войны с Данией? Так ли это плохо – расширять на запад границы государства Российского? Не продолжал ли он этим дела своего великого деда и не следовал ли заветам своей тётки?.. Та хотела Пруссии, он крепил голштинское наследство… Его первые реформы – вопросы свободы веры, лютеранизация русского духовенства, узда, накинутая на монастыри, первый шаг к освобождению крестьян, грамота о вольности дворянства – всё это за границей нравилось. Уничтожение Тайной канцелярии – это было то, что по вкусу приходилось заграничным людям.
И такого Императора назвать «монстром»!.. Такого человека, говорят, по её приказу задушили в Ропше Барятинский с Алексеем Орловым!.. Мужеубийца!..
Почему обойдён наследник престола Павел Петрович?.. Екатерина Алексеевна в лучшем случае могла быть регентшей, но никогда не самодержавной Императрицей!
Государеубийца, узурпаторша прав сына – вот в каком свете являлась здесь Ранцевой та прелестная молодая женщина, которою тогда так любовалась Маргарита Сергеевна на придворном балу незадолго до своего отъезда за границу.
Какова нынешняя политика Государыни?.. Её мужа упрекали в том, что он был послушным слугою
