– Земля и воля!.. Где же давал злодей эту землю и волю? Весь край был объят пожарами и залит кровью. Расскажи, Захар Григорьевич, что творилось в Бердах. Пусть Никита Иванович послушает, на что способен народ под таким управлением, какое было у Пугачёва.
Государыня смотрит на Панина и на старого Воронцова, и ей кажется, что не столько возмущены они Пугачёвым, как напуганы и восхищены. Ай, молодец! Их точно страшит и чарует человеческая кровь. И что, если бы вот сейчас в этот зал вошёл бы Пугачёв в бобровой шапке и при сабле?.. Сам пьяный и с ним пьяная ватага мужиков… Что они?.. Не поклонились бы ему?.. Не оставили бы её для него?.. Какие страшные мысли!.. Не будь у неё этого славного маленького Суворова, не будь Михельсона, Бибикова, Петра Ивановича Панина с их лихими драгунами, кто знает, не сидел бы Пугачёв в державном Петербурге и не кланялись бы ему земно все эти вельможи, ею обласканные?.. Может быть, и в Петербурге стало бы как в Бердах, казацком пугачёвском стане! Господи, как всё ненадёжно в этом мире!..
– Расскажи нам про Берды, – повторяет Государыня и смотрит в угол скудно освещённой гостиной.
XXXVI
– В Бердах Пугачёв собрал толпы казаков и крестьян в пятисотенные полки, назначил десятников и сотников. Всё устроил, как было в денисовском полку, где он служил. За побег назначил смертную казнь бежавшему, когда его поймают, и десятнику, как только побег обнаружится, за то, что недосмотрел. Кругом по степи поставил караулы, послал разъезды и сам днём и ночью поверял бдительность службы.
Государыня вздохнула.
– Да, – сказала она. – Это не плац-парады на гауптвахтной площадке у Зимнего дворца. Видно, маркиз Пугачёв понимал военное дело.
– Каждый день в полках шли ученья. Не довернёшься –бьют, и перевернёшься – бьют. В церкви служили обедни и поминали Государя Петра Фёдоровича и супругу его Государыню Екатерину Алексеевну. Пугачёв ездил верхом по базару и по бердским улицам и бросал в народ медные деньги. Тут же награбил – тут же и роздал. Нравилось это народу. На крыльцо избы, где он стоял, выносили кресло, и Пугачёв садился на него чинить суд и расправу. По сторонам становились казаки – один с булавою, другой с серебряным топором.
– Точно… Как в сказке!..
– Да так и было… И эта-то сказка и нравилась народу. К Пугачёву приводили захваченных офицеров, помещиков, помещичьих жён и дочерей. Женщин Пугачёв отдавал на поругание разбойникам.
– Нравилось, конечно…
– Овраги около Бердов были завалены трупами расстрелянных, удавленных и четвертованных помещиков. Их не хоронили. Собаки и вороны препирались о них. Смертным духом несло по улицам Бердов.
– От нас, Государей Божией милостью, требуют отмены смертной казни, но как восхищены, когда найдётся, кто казнит народ массами… За границей портреты Пугачёва печатаются. Народный герой!..
Маленькая ручка Государыни стала опять похлопывать по карточному столу.
– Крестьяне казнённых помещиков получали волю. Им некому стало служить, не на кого работать. И так, как в Бердах, было везде, куда приходил Пугачёв.
– И что же?.. Все так ему и покорялись?..
– Нет, Ваше Величество. Офицеры Вашего Величества присягу помнили. В ноябре прошлого года злодей взял Ильинскую крепость. К нему привели солдат и с ними капитана Камешкова и прапорщика Воронова. Солдат поставили против пушки. Когда Пугачёв к ним подъехал, их заставили стать на колени.
– Какой позор!..
– Пугачёв осадил коня и сказал: «Прощает вас Бог и я, ваш Государь Пётр III, Император. Вставайте!..» Пушки обернули в степь и выпалили из них ядром. От солдат Пугачёв направился к офицерам. Те стояли связанные, избитые, голодные, с зелёными от пережитых страданий, лишений и оскорблений лицами. Они смело, по-офицерски смотрели прямо в глаза Пугачёву, и во взгляде их был вызов. И Пугачёв затрепетал перед ними, связанными и бессильными. Стараясь быть угодливым, он говорит им: «Зачем вы шли на меня, Вашего Государя?» – «Ты нам не Государь, – ответил капитан Камешков, – у нас в России – Государыня Императрица Екатерина Алексеевна и Государь цесаревич Павел Петрович, а ты – вор и самозванец!..»
– Скажи мне, Никита Иванович, почему вот таких вот героев портреты нигде не напечатаны по заграничным газетам, об них книги не пишут, а о Пугачёве пишут и портреты его распространяют?.. Их, конечно, казнил маркиз Пугачёв?
– Тут же повесил.
– И народ?..
– Народу нравилось… Власть!..
– Ваше Величество, – сказал Панин, – мой брат мне недавно писал. Привезли Пугачёва в клетке на тот двор, где мой брат стоял со своим штабом. Пётр Иванович вышел посмотреть на злодея. Тот сидит – как медведь в клетке. Волосы колтуном, борода нечёсаная, в разодранной рубахе и нагольном тулупе. Мой брат спросил его: «Кто ты таков?..» Пугачёв смело посмотрел в глаза брату и ответил: «Сам, чаю, лучше моего знаешь – Емельян Иванович Пугачёв». – «Как же ты смел, вор, называться Государем?» Пугачёв мрачно посмотрел на брата и сказал точно про себя: «Я не ворон, я воронёнок, а ворон-то ещё летает. Гляди, ещё и тебе глаза выклюет». Есть в Пугачёве, Ваше Величество, особая сила духа, и сила-то эта подкупает народ.
– Мне доносили о том, что Пугачёв, когда почуял, что казаки поняли его и готовы выдать, пустил слух, что он и точно донской казак Пугачёв, но что между его казаками скрывается подлинный Император Пётр III Фёдорович, да имени своего до времени не объявляет… Вот я и ещё жду самозванца. Привыкать, кажется, к этому начинаю. Ты помнишь, Никита Иванович, о том письме, что тебе писала тоже какая-то из Рима… Невероятно!..
XXXVII
Орлов писал Государыне, что в Неаполе, а потом в Риме появилась «дочь Императрицы Елизаветы Петровны»…
«Есть ли эдакая на свете или нет, я не знаю, – писал Орлов, – а буде есть и хочет не принадлежащего себе, то б я навязал камень ей на шею – да в воду. Сие же ея письмо при сём прилагаю, из которого ясно увидеть изволите желание. Да мне помнится, что и от Пугачёва несколько сходствовали в слоге сему его обнародования; а может быть, и то, что и меня хотели пробовать, до чего моя верность простирается к особе Вашего Величества; я же на оное ничего не отвечал, чтоб чрез то не утверждать более, что есть таковой человек на свете и не подать о себе подозрение… От меня ж послан нарочно верный офицер, и ему приказано с оною женщиною переговорить, и буде найдёт что-нибудь сомнительное, в таком случае обещал бы на словах мою услугу, а из того звал бы для точнаго переговора сюда, в Ливорно. И моё мнение, буде найдётся таковая сумасшедшая, тогда, заманя её на корабли, отослать прямо в Кронштадт; и на оное буду ожидать повеления: каким образом повелите мне в оном случае поступить, то всё наиусерднейше исполнять буду…»
Государыня бросила письмо на стол.
– Графа Никиту Ивановича ко мне, – сказала она статс-секретарю Попову и, отодвигая стул, встала из-за стола. В ожидании Панина она ходила по антикамере взад и вперёд по мягкому ковру.
«Все… все… Все они такие. Может быть, только Румянцев и Суворов способны сами что делать, не дожидаясь приказа. Но даже верному Алехану всегда приходится подсказать, утвердить, направить… Взять
