– …?!
– …его величество король. Да, наш король Фридрих! Вы скоро убедитесь в этом! Но бедная Фике! Найдётся ли в её хрупком теле достаточно сил, чтобы пройти через такие испытания…
– Ручаюсь за неё! – сказал герцог. – Это моя дочь! Дочь прусского солдата.
В дверь постучали.
– Войдите! – крикнул герцог. Снова на пороге стал верный Фриц в старой своей штопаной ливрее.
– Эстафета из Берлина! Экстренно! – объявил он.
Герцогиня всплеснула руками:
– Неужели от-ту-да?
Снова румяный озябший юный офицер с пятнами от талого снега на мундире стал на пороге и, отсалютовав, вручил герцогу пакет с пятью печатями.
– От его величества!
– Ну, какова дорога? – радушно спросил герцог.
– Гнусная, ваша светлость!
– Хха-ха, добрая кружка вина сейчас не повредит, – сказал герцог и хотел было захохотать, но спохватился под ненавидящим взглядом жены. – Вы свободны!
Не успела захлопнуться тяжёлая дверь, как пакет очутился в руках Иоганны Елизаветы.
– «Государыня моя кузина! – громко прочла она и уничтожающе посмотрела на супруга. – Не сомневаюсь, что вы уже знаете из писем из Санкт-Петербурга, до какой степени её императорское величество императрица всероссийская желает, чтобы вы с принцессой, вашей дочерью, приехали к ней, и какие меры приняты императрицей для пополнения расходов, связанных с этим путешествием.
Совершенное почтение, питаемое мною к вам и ко всему, касающемуся вас, обязывает меня сказать вам, какова собственно цель этого путешествия, а доверенность моя к прекрасным качествам вашим позволяет мне надеяться, что вы осторожно отнесётесь к моему сообщению по делу, успех которого вполне зависит от непроницаемости его тайны.
В этой уверенности я не хочу далее скрывать от вас, что вследствие уважения моего к вам и к принцессе, вашей дочери, у меня явилась мысль о браке её с кузеном, русским наследником…»
– Надеюсь, вы видите теперь, к т о ведёт эту «интригу»? – надменно спросила герцогиня у мужа.
И читала дальше:
– «Я приказал хлопотать об этом в глубочайшем секрете, в надежде, что вам это не будет неприятно, хотя при этом встретились некоторые затруднения, особенно же по близкому родству между принцессой и великим князем. Тем не менее найдены уже нами способы устранить эти препятствия, и до последнего времени успех этого предприятия был таков, что я имею все основания надеяться на счастливый исход, если вам будет угодно дать своё согласие пуститься в путь, предлагаемый вам её императорским величеством. Но так как только немногим известна сия тайна и так как крайне необходимо её сохранить, то я полагаю, что её императорское величество желает, чтобы вы таили эту тайну в Германии и чтобы вы особенно позаботились о том, чтобы её не узнал граф Чернышёв, русский посланник[12] в Берлине. Сверх того, меня извещают, что её императорское величество приказала вручить вам через одну прусскую контору 10 000 дукатов на экипаж и на путевые расходы и что по прибытии в Санкт-Петербург вы получите ещё 1000 дукатов на путешествие в Москву. В то же время её императорское величество желает, чтобы по приезде в Москву вы говорили бы всем, что предприняли это путешествие единственно для принесения её императорскому величеству личной благодарности за её милости к вашему покойному брату и вообще ко всей вашей семье.
Вот всё, что я могу сообщить вам в настоящее время, и так как я уверен, что вы воспользуетесь этим со всевозможной осторожностью, то был бы бесконечно польщён, если бы вам было угодно согласиться со всем, что я вам сообщил, и парою слов известить меня о вашем взгляде на это дело.
Впрочем, прошу вас верить, что и впредь я не перестану стараться в вашу пользу в этом деле и что остаюсь благосклонным к вам
Как добрые немецкие супруги, герцогская чета всегда спала вместе на широкой постели под старым штофным одеялом, под траченным молью балдахином, ещё вывезенным из Цербста, где наверху парил в облезлой позолоте амур в кольце розового венка, поддерживающий тяжёлые, виды видавшие складки. Три последующие длинные январские ночи превратились теперь для дебелого герцога в постоянную пытку, так как супруга-герцогиня не давала ему спать, требуя от него всестороннего обсуждения своих лихорадочных планов.
Тусклое пламя сальной свечки колебалось от дыхания пурги с моря, тени прыгали по углам, худое лицо Иоганны-Елизаветы от возбуждения казалось ещё страшнее.
Главным камнем преткновения для герцога было, как себя будет держать Фике в отношении веры их отцов? Герцогская семья была крепкими лютеранами, и поэтому герцог не мог допустить, чтобы его дочь переменила веру так же легко, как она могла менять платье или перчатки. И во всяком случае – как она бы смогла принять веру этих русских? Он видел их в Померании – это были казаки, они были страшны, были гадки. У них у каждого в руках нагайка – страшное оружие, которым они истязали людей, одним ударом вырывая из тела куски мяса. А калмыки? Так те ещё хуже казаков! У них и глазки маленькие, как у кошек. А когда они бьются пиками, они щерят зубы, как собаки. Они едят детей – да, да, кто же не знает этого? И как наша нежная Фике может принять веру таких людей? Немыслимо!
И тучный герцог, досадуя, ворочался на постели и то и дело попадал либо рукой, либо ногой в прорехи старого одеяла.
– Как, ваша светлость, до сих пор не приказали подать новое одеяло? – сердился он на жену.
– Да, но для того, чтобы иметь одеяла, надо иметь средства!
– Нет, нет! Всё-таки я не могу допустить, чтобы моя дочь приняла веру этих варваров, – торопился герцог замять неприятный оборот разговора. – А впрочем, знаете что…
Герцог даже сел на постели, поправил вязаный колпак, прикрывавший от блох его уши…
– Если бы вышло так, то, пожалуй, я мог бы получить от императрицы русской тысяч пятнадцать или двадцать таких казаков, чтобы воевать с австрийцами… Хха-ха-ха! Это было бы недурно! Мы с нашим королём Фрицем наломали бы тогда бока «римскому императору»!
Герцогиню волновали другие вопросы. В конце концов дело выгорает, и Фике должна будет вести себя так, чтобы выйти замуж за своего кузена… За наследника русского престола. Но ведь ей только четырнадцать лет! Как ей объяснить, как такую интригу следует вести? Правда, она девочка способная, но всё-таки…
– Сколько, сколько ей? – переспросил герцог.
– Пятнадцатый! И вы, отец, не знаете?
– Пятнадцатый? Чёрт возьми, это не пять лет! Хх-ха! Я, знаете, в пятнадцать лет уже знал кое-что!
– О, эти мужчины! Но всё-таки должна ли я говорить об этом с Фике или нет?
– Я думаю, да! – отвечал герцог, валясь в кровать и натягивая на себя одеяло. – Фу, чёрт, опять дыра! Это священная обязанность матери. И знаете, это лучше сделать в дороге, чтобы она сама не стала здесь болтать… Я потушу свечу, а?
И он улыбнулся в наступившей темноте:
– Кто это там сказал, что Париж стоит обедни? А? А Москва побольше Парижа. Во всяком случае, вы должны хорошо посоветоваться в Берлине с его величеством королём…
И захрапел.
