Из-под крыльца, потягиваясь, выбрался «хозяин» и удивленно уставился на своих гостей. Впрочем, тут любой бы изумился, увидев, что они натирают друг другу одежду и шерсть пучками какой-то травы, запихивая её даже в карманы и надевая на головы что-то вроде травяных венков.
Взглянув на «хозяина», Пальчик с грустью отметил, что на шее у него висит размочаленный обрывок верёвки.
— Может, снять с него верёвку? — спросил Пальчик, напоследок поправив венок на голове пса.
— Ты что? Это вроде документа, пусть неважнецкого, а всё же. Сразу видно, что хоть какого-то хозяина когда-то имел и, может быть, потерялся. Тебя вон даже с ошейником заловили. А то и пристреливают бродячих прямо на улице! Смотря на кого нарвёшься.
— Это уж точно, — вспомнил Пальчик второго чёрного терьера, который посочувствовал ему в парке. — Эх, бедняга, — подошёл он к голодранцу и хотел было погладить его по руке.
Но тот отскочил и заворчал на него, а затем, умильно улыбаясь, подбежал к Гаву и низко склонил кудлатую голову. Пёс стал с доброй улыбкой ерошить ему волосы. Если бы у человека был хвост, он сейчас бы завилял им вовсю.
И Пальчик неожиданно вспомнил, что мы сами подчас больше жалеем собак, чем людей. Тому же псу часто находим и доброе слово, и ласку.
Даже с родителями мы не так мягки и открыты всей душой. И нередко огрызаемся, когда нас хотят по-доброму пожалеть, считая это излишним сюсюканьем. А вот собаки чутко отзываются на ласку. Так что и подкрылечного «хозяина», и Гава можно было понять.
— А он здесь не пропадёт? — сказал Пальчик.
— Проголодается, убежит в город. Он ещё молодой. Может, его кто-то и пожалеет. Возьмёт к себе, вымоет, как меня твоя мама, и живи! — беззаботно откликнулся Гав.
— А давай сами его вымоем, — предложил Пальчик. — Тогда он кому-то больше понравится!
— Ну, я не знаю… — Гав добродушно оттолкнул приставалу, и тот ушёл под своё крыльцо. — А вдруг он кусается?! Тебя-то он точно цапнет, не сомневайся. Если б тогда меня вздумала мыть не твоя мама, а какая-нибудь дворняга, я бы ей задал жару!
— Ну и помой его сам.
— Хитрый какой! Не слажу я с ним, он больше меня, — отказался Гав. — Ещё вырвется, удерёт, и ищи-свищи. А так у него тут всё же какой-то дом.
— Ты же сам говорил: может, он кому-то понравится, его возьмут, выкупают…
— Э-э… — протянул пёс. — Тогда-то он сопротивляться не будет, как и я у вас. Когда тебя к себе берут, это сразу чувствуется. Можно и потерпеть, раз у вас такие дикие причуды — мучить живую тварь горячей водой да ещё с мылом!
— Убедил, — согласился Пальчик.
— Пошли? — сказал Гав.
— Пошли. Только…
— Там видно будет, — решительно оборвал его пёс. — Слышал пословицу: смелость города берет?
И на всякий случай привязал к ошейнику, который Пальчик так и позабыл снять за это время, новый гибкий прут лозины.
Они пошли, благоухая мятой на всю окрестность.
Голодранец, высунув голову из-под крыльца, грустно смотрел, как Гав ведёт Пальчика на поводке в сторону города.
Они оглянулись и помахали ему на прощание: рукой и лапой.
ПЕРВЫЙ ЭТАЖ
Выехать вчера из города было легче, нежели сегодня войти. Поперёк дороги был установлен полосатый, как палка регулировщика, шлагбаум. И двое бородатых чёрных терьеров с повязками, прежде чем кого-нибудь впустить или выпустить, свирепо обнюхивали каждого. Один из них, явно туповатый малый, то и дело сверялся с какой-то бумажкой, а уж затем нюхал.
«Нас ищут, — ёкнуло сердце у Пальчика. — С приметами сравнивают». Он замедлил шаг, но Гав смело потащил его за собой. Туповатый терьер сунулся к ним, но второй облаял его и поднял шлагбаум, пропуская путников.
— Что он сказал? — спросил Пальчик, когда опасность миновала. Теперь он уже не отставал, а, напротив, тянул пса вперёд.
— Он сказал: «Пропусти деревенщин! Не чуешь, что ли? Сельские жители! Этот запах ни с чем не спутаешь, прямо с ног валит!» — уже привычно процедил Гав сквозь зубы, не выпуская прут-поводок.
— Вот видишь, а ты хотел из нас отбивную сделать, — заулыбался Пальчик.
— От большой отбивной я бы не отказался, — причмокнул пёс. — И от маленькой — тоже.
— С лучком, с перчиком, с чесночком!
— Фу! Какие жуткие вкусы! Запомни, дружок: лучок, перчик и твой чесночок добавляют только в несвежую пищу, чтоб никто ничего не почувствовал.
— Но моя мама именно…
— Не знаю, как твоя мама, а буфетчица Оля именно так говорила. А она в своем кафе много лет работает, уж она-то знает, — заявил пёс. — Я сам однажды попробовал, потом чихал и долго свой нос в холодной луже держал, чтобы не свербило. На неделю нюх потерял!
— Ничего ты не понимаешь. Это произошло исключительно потому, что у вас тонкий нюх, а у нас нет. А перец с чесночком…
— Так бы сразу и говорил, — перебил его Гав, — что нюха нет. А ещё спорит.
Пальчик только ладошкой махнул: пса не переубедишь. Хорошо, что дома у них он такой молчаливый. Не то б до белого каления маму довёл, если б вмешивался в её кухонные дела. На кухню даже папа со своими советами побаивается заходить, когда она готовит. Однажды она заставила его целый час лук резать, пока он, раскаявшись, все слезы не выплакал.
Не подумайте, что Пальчик и Гав теперь полностью забыли про опасность. Они не торопились и настороженно поглядывали по сторонам, нет ли поблизости чёрных терьеров. Спешить, а тем более мчаться стремглав, было нельзя — это могло привлечь внимание.
Они шли по улице с широкими газонами, — очевидно, центральной. Кое-где в землю были воткнуты круглые щиты с изображением человеческого силуэта, перечёркнутого крест-накрест.
— Сэр, — видимо, снова заговорила в Гаве его «родословная», — хоть здесь вроде бы и мой мир, но я никак не соображу, что это за знаки такие.
— Обычные знаки, — вздохнул Пальчик. — У нас такие же есть, только против вас. А эти запрещают выгуливать по траве нас. Теперь сообразил?
— Кого — нас? — уточнил Гав.
— Нас, людей. Надень очки!
— Ах вас?! — довольно хмыкнул Гав. И сразу пошёл по траве, ведя его по тротуару. — Приятно чувствовать себя господином. Хоть раз выгуляю себя по-человечески.
Пальчик предупредил, что, возможно, даже и собакам здесь это запрещено. Но Гав ответил, что нижнее чутьё говорит ему совсем о другом. А с нижним чутьём не поспоришь.
Город уже не удивлял Пальчика, за эти два дня он всякого навидался.
Однако многое для него было странно. За столиками кафе, выставленными прямо на тротуар, сидели гурманы — королевские пудели, курцхаары, шпицы, эрдельтерьеры и другие породистые особы. Беспородные, заметил он, держались отдельно. В основном они были обслугой: официантами, шофёрами продуктовых машин, дворниками… Породистые холеные собаки, развалившись в ажурных креслах, ели длинными мелкими ложками поросячий фарш, смешанный с яичным желтком, из глубоких прозрачных мисок, а на десерт смаковали изысканное блюдо: «мороженое мясо». Об этом, глотая слюнки, сообщил Пальчику Гав, которому про всё, в свою очередь, поведал ею чуткий нос. Л пили «аристократы» исключительно
