Но этот виллан не опускал и не отводил глаз в присутствии леди. Может быть, он еще не пришел в себя? Или не мог узнать в ней леди, так как она одета только в ночную рубашку. Но тут же поняла, что мог, потому что рубашка ее из тончайшей ткани, мягчайшая, она сшита ее матерью из подаренного ей к четырнадцатилетию материала, привезенного с Востока. Видимо, он все-таки борец, как предполагал Гилберт, чем, наверное, очень горд. И почему ее вообще заботит это — ведь он скоро умрет. Но сейчас она должна отдать ему свою девственность — о, Боже! Как она сможет? Нет, глупости, как это она не сможет, когда ее мать…
Ей хотелось броситься на пол и зареветь. Она выросла, окруженная заботой и любовью, и жестокость жизни обходила ее стороной вплоть до смерти отца. Ровена почти не воспринимала происходящее с ней, как реальность, настолько чуждо все это ей было. Она должна сойтись с мужчиной, то есть на самом деле… изнасиловать его. Но как? В гневе она сказала Гилберту, что не нуждается в советах, но, в действительности, имела очень смутное представление о Там, как получаются дети.
Его глаза уже не были изумленными, в них читалось восхищение. Может быть, это к лучшему? Да, возможно. И он совсем не похож на ее мужа. Молодой, даже красивый, со смуглой кожей — нет, ничего похожего. Серые глаза и светлые волосы — и те у него совсем другого оттенка, чем у Лионса.
У нее возникло странное чувство, что она может по глазам читать его мысли, сейчас ей показалось, что во взгляде его появился вопрос. Сказали ли ему, зачем он здесь? Нет, вряд ли, ведь он был без сознания. Потому Гилберт и давал ей те дурацкие инструкции, что придется делать все самой. Но эти вопрощающие глаза…
Ровена должна будет сама ему все сказать. И она даже не может утешить его тем, что потом он получит свободу. Гнев еще раз захлестнул ее, на сей раз уже из-за несправедливости по отношению к этому человеку. Он ничего плохого не совершил и не заслуживал такого ужасного обращения. Не будучи ни в чем виноват, он вовлечен в чудовищный план. Гилберт собирается его убить. Нет, она не допустит этого. Она вынуждена подчиниться в одном, чтобы сохранить жизнь матери, но другого злодеяния не допустит. Надо устроить ему побег, прежде чем она скажет Гилберту, что дело сделано.
Но нельзя сейчас объяснять все этому мужчине. Не стоит давать ложной надежды, вдруг ей не удастся ему помочь. Но она сделает все возможное. И он не должен знать, что его убьют. Нет никакого смысла говорить ему это. Пусть думает что угодно, и почему бы ему не надеяться, что его освободят?
И опять он сделал ей знак глазами, и опять она поняла его. Он показывал на свой кляп, чтобы она вытащила его и он мог бы поговорить с ней. Нет, этого она не могла сделать, потому что не перенесла бы его просьб о помощи. Она и так чувствует себя виноватой. Да, Ровена знала: то, что она собирается сделать, очень дурно, но у нее нет выбора. Однако слышать еще его просьбы — выше ее сил.
Она отрицательно покачала головой, и он откинулся обратно на матрас и уже не смотрел на нее больше. Она обошла кровать, встав так, чтобы он мог видеть ее, не напрягаясь и не приподнимая головы. Однако его глаза были закрыты. То ли его не волновало, что она стоит рядом, то ли он не слышал ее шагов.
Она окинула взглядом его большое тело, не умещавшееся целиком на кровати. Наверное, он даже выше Гилберта, хотя в таком положении это трудно определить. Но точно, он гораздо шире в плечах. И такие мускулистые руки! И бугры мускулов на плечах, груди. Тем, кто притащил его сюда, досталась нелегкая работка.
Она осознала, что поневоле не может оторвать от него взгляда. Какой он сильный, наверное, очень сильный. На миг почувствовала благодарность по отношению к Гилберту за то, что этот человек все-таки прикован, но тут же устыдилась подобной мысли. И все же, такой мужчина явно может справиться с ней одной рукой, так что, может быть, хорошо для нее, что его руки скованы.
— Извини, — начала она и удивилась, поймав себя на том, что говорит шепотом, хотя они здесь одни. — Будет лучше, если я не буду слушать, что ты говоришь, но я могу объяснить, зачем ты здесь.
Он открыл глаза и повернул голову так, чтобы видеть ее. Теперь в его взгляде не было ни вопроса, ни любопытства. Спокойствие — вот что написано у него на лице. Он явно ожидал услышать полное объяснение тому, что происходит. Увы, у нее не хватит духу объяснить ему все, она скажет ему только то, что она должна сделать, и ничего больше.
Но теперь, когда настал момент выговорить это вслух, она почувствовала, что голос не слушается ее.
— Я… я, и ты, и я, мы… мы… должны… мы должны.» В глазах его опять появилось вопросительное выражение, и, если бы не кляп, он непременно высказал бы свой вопрос. Человек похоже, начинал терять терпение, и она не могла осуждать его за это, но, тем не менее, не могла больше выдавить из себя ни слова. Ей было слишком стыдно. Она пыталась убедить себя, что он обычный виллан, и, как учила ее мать, с вилланами надо быть доброй, но твердой. Но он совсем не походил на вилланов, с которыми ей приходилось иметь дело. И эта его надменность…
Тут она услышала скрип двери и вздохнула с облегчением, поняв, что наконец-то пришла Милдред. Она поспешила ей навстречу, не обращая больше внимания на мужчину, лежавшего на кровати в напряженном ожидании каких-либо объяснений. Объяснения так и не последовали, потому что, как ему было ясно видно, она быстро выбежала из комнаты.
Уоррик откинул голову на матрас, чертыхаясь про себя. Проклятая девчонка! «Мы должны…» Чего?! Почему она не может толком все объяснить? Однако вскоре он успокоился. Он не должен проклинать ее. В конце концов не девица приволокла его сюда, она слишком хрупкого сложения, к тому же весьма красива.
Ему было совершенно непонятно, как она здесь оказалась. Может быть, приносила ему еду? Он не видел ничего у нее в руках, но, возможно, она поставила еду на пол. — Но тогда почему она не вытащила кляп? Как она собиралась в таком случае его кормить?
Вопросы без ответов. Спокойствие. То, чего они хотят от него, так или иначе скоро выяснится, а затем он сможет продумать, как осуществить свою месть, ибо, кто бы ни задумал это и кто бы за это ни отвечал, — тот умрет. То был обет, данный им много лет назад, когда душа его терзалась от опустошенности и потерь. Он поклялся тогда, что никто и никогда больше не причинит ему зла без отмщения. Обет, которому он следовал шестнадцать долгих лет, половину своей жизни. И этому обету он будет следовать до самой смерти.
Образ русоволосой маленькой девушки ворвался в его мысли, и он разрешил себе думать о ней, что в любом случае было приятнее, чем думать обо всем остальном. В первый момент, когда ее увидел, он действительно решил, что это ангел — с облаком золотых волос вокруг головы, сияющим при свете свечи. Вся в белом, и льняные кудри спадают по плечам до бедер. Ее сапфировые глаза казались огромными на маленьком лице, и они были таинственными… Что за мысли скрывались там? А эта ее гневная вспышка? Любопытно узнать, почему? Ему казалось важным это выяснить, почти столь же важно, как понять, для чего все-таки он здесь находится. У него неожиданно появилось смешное желание стать защитником этого ангела, смести все и всех, кто смеет чинить ей неприятности.
Ему так хотелось разузнать причину ее гнева, что он попытался добиться от нее, чтобы она вытащила проклятый кляп. Ее отказ так удивил и раздосадовал его, что он прореагировал как маленький обиженный ребенок — не желал больше смотреть на нее, даже не взглянул, вышла ли она из комнаты. Сейчас, размышляя о том, что он делал в тот момент, он поражался сам себе. Действительно, эта девушка как-то странно на него подействовала.
Да, но он все же не смог долго игнорировать ее. На самом деле ему очень хотелось ее увидеть, она была так мила. Поэтому, когда она сообщила, что собирается объяснить, зачем он здесь, Уоррик счел, что это является для него достаточным оправданием — ведь ему же нужно узнать, в чем дело — и потому вновь открыл глаза. Теперь он был по-новому сильнейшим образом поражен ее красотой. Безупречная алебастровая кожа, полные, зовущие к неге губы, и, к своей досаде, он ощутил жар, охвативший его чресла.
Будь Уоррик без кляпа, он смог бы заглушить желание своим хохотом, но кляп во рту удержал его от смеха, как, впрочем, и от попытки уговорить ее залезть на него верхом, пока они здесь одни. Потом горечь ударила ему в голову. С чего бы это она согласилась, когда он не более чем пленник? Вот когда он освободится, то сожжет здесь все дотла, и тогда девушке нужен будет другой дом. И он ей предложит его. Он вспомнил о своей невесте, которая, должно быть, ждет его сейчас, но это не повлияло на его планы. Да,
