мог никуда бежать от мысли о том, что происходило. Наконец он что-то почувствовал — должно быть, прикосновение руки Лофорда, огромной и невидимой; она шлепнула его по щеке и легонько тряхнула его голову, стараясь заставить смотреть.
Хижина уже была развалена. Тела его матери и отца были скрыты обломками, чтобы сын нашел их, прибежав домой. Здесь же была и Лиза, двенадцати лет, ее длинные волосы все еще были заплетены по- крестьянски, но одежда порвана и запачкана, лицо, смертельно бледное, неловко запрокинуто перед седлом солдата. Вытирая клинки и поправляя одежду, мародеры готовились отправиться дальше. Тот, кто вез Лизу, должно быть, был старшим над ними, офицером, так как он единственный был в легких доспехах и ехал на самой высокой лошади. Теперь, когда он развернул своего коня, чтобы выехать со двора на дорогу, Рольф увидел его юное, гладкое, обманчиво невинное лицо. Губы легонько кривила гордая, почти презрительная усмешка.
Если бы сестра была серьезно ранена и умирала, они не стали бы морочиться с тем, чтобы увезти ее.
— …жива? — Поскольку спазм перехватил Рольфу горло, ему пришлось дважды начинать фразу прежде, чем он смог членораздельно произнести:
— Она жива сейчас? Я найду ее?
Лофорд, стоящий невдалеке, пробормотал что-то, и Рольф понял, что его вопрос был услышан. Затем Лофорд ответил, медленно зашептав на ухо Рольфу, словно человек, до конца не понимающий известие, которое он передает: — Она жива. Ты должен искать помощи у высокого калеки.
— Какой? У кого? — На этот раз ответа Рольф не получил. Он парил в пространстве, бестелесный и одинокий. — Тогда кто тот, что забрал ее? — спросил он. — Их было шестеро. Сколько их еще продолжает дышать?
Видение изменилось. Теперь Рольф видел участок проселочной немощеной дороги, проходящей по зеленой лесистой местности. Рольф узнал место неподалеку от своего дома.
В поле зрения Рольфа появился всадник в черном с бронзовым. У него отсутствовали щеки, глаза и нос; обнажившиеся челюстные кости были разжаты, открывая отсутствие зубов. То, что могло бы быть иссушенной кожей, висело клочьями на черепе и на руках скелета. Рольф понял, что получил ответ относительно судьбы этого человека.
В поле его зрения появился второй кавалерист. Он ухмылялся, так как тоже был скелетом, хотя, похоже, имел все основания быть недовольным. Прямо перед ним торчала длинная рукоятка фермерских вил, длинные зубья терялись в передней части его туники и выходили из спины отличными острыми концами. Рольф получил одну треть ответа на свой вопрос.
Кости третьего были одеты плотью и он дышал, но только в видении мог кто-либо столь искалеченный держаться в седле. Его череп был отмечен старой раной, глаза беспорядочно вращались. Появился четвертый — безрукий скелет; быть может, он пережил свое увечье и бежал вместе с остальными людьми Экумена на Восток, чтобы здесь обнаружить, что никто не станет брать на себя хлопоты кормить его? Пятый самодовольно проехал мимо, в голом черепе торчал боевой топор. Свержение власти Востока на Разоренных Землях пожало богатый урожай.
Самая высокая лошадь ехала последней; Лиза, по-прежнему в бессознательном состоянии, была переброшена через седло. Она была жива — но потрясенный Рольф увидел, что она изменилась. Ее тело выглядело прежним, и порванная одежда, и темно-каштановые, заплетенные волосы. Но ее лицо переменилось от знакомой обыденности к красоте, которая пробудила отголоски ночных мечтаний Рольфа и заставила его затаить дыхание. Это была та девушка, которую он называл своей сестрой, и все же это уже была не она. Он произнес ее имя и замолчал, удивляясь произошедшей перемене.
Похититель Лизы также был жив и невредим. Его изображение с гордым заносчивым лицом бесстрастно наблюдало за ужасным шествием погибших.
— Значит, он жив? — спросил Рольф в пространство.
«Он будет убит и будет жить», послышался ему ответ.
— Лофорд? — Изображение внезапно закрутилось перед ним, словно отражение в водовороте. Он пошатнулся, глубоко вдохнул воздух и обнаружил, что вернулся в собственное тело и прочно стоит на твердых камнях Замка. Лофорд и его брат стояли рядом с ним; разгорался день, делая зеленоватое пламя призрачно-тусклым. Последние клочья тумана проносились в вышине, раздуваемые, казалось, всего лишь естественным ветром.
Невозмутимое, словно у статуи, лицо колдуна — лицо брата Лофорда — каким-то образом, казалось, лишенное возраста, проступило над Рольфом.
— Зови меня Серый, — произнесла статуя. — Ты поймешь, что я не могу постоянно использовать свое настоящее имя. Ну, как ты?
— Как я? А как должно быть? Разве ты не видел? — Затем Рольф почувствовал руку Лофорда у себя на плече и заставил себя успокоиться. — Извини. Я благодарю тебя и прошу у тебя прощения, Серый.
— Я принимаю твои извинения, — грустно сказал Серый.
Рольф поворачивался от одного колдуна к другому.
— Значит, она жива. Но где? Скажите, она может все еще быть с ним? С тем, кто забрал ее?
— Я не знаю, — сказал Серый. — Ты ведь слышал единственное указание, как мы можем получить дальнейшую информацию: «обратись за помощью к высокому калеке». Я надеюсь, что ты сможешь расшифровать это. Я не вполне уверен, какие силы мы пробудили сегодня, но, по крайней мере, они не из совсем плохих, и я склонен им верить. Хотя они и были странными… мне показалось, я говорю с кем-то, кто держит в руках молнию…
Немного позже Рольф стоял на башне вместе с часовым, который поднялся сюда с приходом дня, чтобы осматривать пустыню. Глубоко погрузившись в свои мысли, Рольф глядел сверху на вереницы переполненных внутренних дворов замка, и вдруг возле отстроенных главных ворот, у наружной стены, увидел знакомую фигуру, выволакивающую искалеченные ноги из нищенской хижины.
Калека, который когда-то был высоким.
Когда стало ясно, что Чап не умрет, его поместили под пристальный надзор новых хозяев этой земли. Томас и другие предводители Запада много раз приходили, чтобы допросить его. Чап не сказал им ничего. Они не пытались силой добиться от него ответов; новички в революции и у власти, они, возможно, не были уверены ни в том, какие вопросы требовали ответа, ни в том, какой информацией Чап располагал. Возможно, он и не смог бы сообщить им ничего полезного. Он очень мало знал о Мертвом Соме, о Запраносе — повелителе демонов, и о верховном владыке животных Драффуте — правителях Черных гор, расположенных в двухстах километрах за пустыней. Они были правителями, которых население Разоренных Земель и других недавно освободившихся сатрапий должно было бояться и со временем сокрушить, если собиралось сохранить свою свободу. В отличие от многих других равных ему по рангу в иерархии Востока, Чап никогда не приносил официальной клятвы на верность Востоку, никогда не проходил через темные и малоизвестные ритуалы и церемонии. Он никогда не бывал в Черных горах.
Кое-кто из Вольного Народа, как называли себя иногда удачливые повстанцы с запада Разоренных Земель, должно быть, был склонен проявлять некоторое милосердие к поверженному врагу, по крайней мере, к тем из них, кто никогда сам не был известен бесцельной жестокостью. Возможно, по этой причине Чапу сохранили жизнь. Сам Чап решил, что так оно и было; скорее всего, после того, как лекари и колдуны множество раз осматривали его плохо заживающую рану на спине, втыкали иголки и жгли палочки у его бесполезных, бесчувственных ног и в конце концов решили, что ни травы, ни нож хирурга, ни колдовское заклинание не могут срастить то, что рассекло лезвие топора Мевика, — после этого Вольный Народ Запада перестал интересоваться им живым. Влачить существование калеки среди врагов могло быть наказанием худшим, чем смерть.
Итак, его отпустили. Вернее, однажды его выволокли из камеры, где его содержали под стражей. Ничего ему не объясняя, его просто вытащили наружу и ушли. Оставшись один, он, пользуясь руками, дотащился до огромных новых ворот в массивной наружной стене, и увидел пустынные пространства, куда уходила дорога, и понял, что ползти дальше смысла нет.
Когда Чап просидел полдня у ворот, готовясь к смерти, к нему подошел старик, которого он никогда не видел раньше, и оставил рядом с ним треснутую чашку с небольшим количеством воды. Опустив ее так, словно он делал что-то недостойное, и стараясь не глядеть на Чапа, старик быстро отошел.
