исполнении Тикако. Уж если говорить о плохой примете, то ею была не столько встреча с похоронной процессией, сколько бездыханные птицы, брошенные им дома.
— Вернемся домой, не забудь выкинуть корольков — они до сих пор в стенном шкафу на втором этаже, — небрежно сказал он служанке.
Минула уже неделя с тех пор, как испустила дух пара корольков. Он посчитал чересчур обременительным вытаскивать их из клетки и сунул их вместе с клеткой в стенной шкаф. Он и служанка настолько привыкли видеть эту клетку с дохлыми птицами, когда из того же шкафа брали дзабутоны[7] для гостей, что просто забывали их выбросить.
Желтоголовый королек — одна из самых маленьких комнатных птиц, как и черная синица, буроголовая гаичка, крапивник, синий соловей и ласточка. Сверху он оливковый, снизу желтовато-серый. Головка тоже серая. На крыльях два белых пояска, концы перьев на подкрыльях желтые. На самой макушке — толстый черный кружок, обведенный желтой линией. Когда королек нахохлится, круглая желтая линия на голове становится особенно заметной, напоминая лепесток желтой хризантемы. У самца желтый цвет более яркий, с оранжевым оттенком. Королек забавно глядит своими глазками-бусинками, бойко летает по клетке. Он очень славный и в то же время не лишен строгой элегантности и благородства.
Торговец птицами принес пару корольков вечером, и он сразу поставил клетку в полутемную домашнюю божницу. Постоял рядом, глядя, как умилительно они спят. Тесно прижавшись, корольки уткнулись головками в перья друг друга и так и уснули, похожие на один клубок шерсти. Они казались единым целым, которое невозможно разделить.
У сорокалетнего холостяка шевельнулось в душе по-детски чистое чувство, и он еще долго с замиранием сердца глядел на клетку, стоявшую в божнице.
Найдется ли среди людей в какой-нибудь стране юная влюбленная пара, которая спала бы так умилительно, так красиво? — подумал он. Ему захотелось, чтобы кто-то еще увидел спящих корольков, но служанку он не позвал.
Со следующего дня даже во время еды он ставил клетку на стол и любовался корольками. Своих любимых птиц и зверюшек он держал поблизости и тогда, когда его посещали гости. Едва прислушиваясь к их разговору, он поглаживал птенца малиновки, стараясь приучить его брать корм с руки, либо терпеливо выискивал блох в шерсти комнатной собачки.
— Эта комнатная собачка — фаталистка, — говорил он гостям, — и именно это мне в ней нравится. Посади ее вот так к себе на колени либо в углу комнаты — она просидит не шевелясь полдня.
До тех пор, пока гость не начинал прощаться, он частенько даже не удостаивал его взглядом.
Летом он ставил на стол в гостиной стеклянный аквариум и, выпуская в него оризии и мальков карпа, говорил очередному гостю:
— Может быть, сказываются годы, но мне становится все более неприятно общаться с мужчинами. Я не люблю мужчин. Быстро устаю от них. Поэтому и когда ем, и когда путешествую, предпочитаю общество женщин.
— Наверно, вам нужно жениться.
— Навряд ли это что-нибудь даст, поскольку я предпочитаю холодных женщин. Подумаешь: она не способна проявить преданность, ну и сам тогда имеешь право быть равнодушным. В конце концов так спокойней. Я и служанок предпочитаю по возможности выбирать равнодушных.
— Видимо, поэтому вы и увлеклись животными?
— Нет, животные далеко не равнодушны. Просто мне становится тоскливо, если рядом нет чего-то живого, двигающегося.
Рассуждая так, он разглядывал в аквариуме разноцветных маленьких карпиков, следил, как посверкивает их чешуя, и, позабыв о сидящем рядом госте, думал о том, что и в этом ограниченном водном мирке существует множество удивительных цветовых оттенков.
Стоило торговцу раздобыть новую птицу, как он сразу же приносил ее к нему, хотя у него в кабинете их и так было свыше тридцати.
— Опять приходил торговец? — сердилась служанка.
— А что в этом дурного? Ты подумай: за такую дешевую цену я на несколько дней обрету хорошее настроение.
— Но вы слишком серьезно относитесь к птицам — только на них и глядите!
— Ты меня не запугивай! Считаешь небось, если так будет продолжаться, то я вообще тронусь умом и в доме все пойдет вверх тормашками?
С появлением каждой новой птицы его жизнь на несколько дней как бы обретала смысл.
На него нисходила благодать этого мира.
Общение с людьми не приносило ему такой радости, хотя в этом, наверное, была и его собственная вина. Не в красоте раковин и цветов, а в наблюдении за жизнью и повадками птиц раскрывалось ему чудо творения. Даже оказавшись в клетке, эти крошечные существа наслаждались радостью бытия.
Такой была и пара веселых, бойких корольков. Но спустя месяц, когда он, открыв клетку, насыпал туда корм, один из корольков вылетел на волю. Растерянная служанка никак не могла его поймать. Королек вылетел из дома и сел на камфарное дерево, росшее над погребом в саду. Листья дерева были в утренней росе. Птица, которая осталась в клетке, и та, что опустилась на камфарное дерево, громко и тревожно перекликались. Он поспешно вынес клетку и поставил ее на крышу погреба, а рядом положил шест для ловли птиц, обмазанный клеем. Птицы горестно призывали друг друга, но около полудня королек вспорхнул с камфарного дерева и улетел. Торговец птицами сказал, что эту пару корольков ему доставили с гор Никко.
В клетке осталась самочка. Он упрашивал торговца достать ему самца: пары корольков так умилительно спят! И сам побывал в нескольких лавках, но самца раздобыть не удалось. Наконец торговец птицами принес ему новую пару корольков, присланных из деревни. Он сказал, что ему нужен только самец, на что торговец ответил:
— Это пара — и разъединять ее нельзя. Покупайте самца, а самочку я дарю вам.
— Смогут ли три птицы ужиться вместе?
— Не беспокойтесь. Вы только на несколько дней поставьте клетки рядом — вот они и привыкнут друг к другу.
Но он, словно ребенок, получивший новую игрушку, не стал ждать. Не успел торговец уйти, как он тут же посадил новую пару в клетку, где оставалась прежняя самочка. Поднялся страшный переполох, какого он не ожидал. Новая пара металась по клетке и ни разу не опустилась на жердочку. Одинокая самочка, нахохлившись от страха, сидела на дне клетки и робко наблюдала за бестолковым метанием новой пары корольков. Те все время перекликались, словно попавшие в беду супруги. Ему было видно, как у всех трех корольков бурно колотились сердечки. Он поставил клетку в стенной шкаф, двое новых, попискивая, прижались друг к другу, а старая самочка сидела отдельно и все не могла успокоиться.
Так дело не пойдет, решил он и поместил птиц в отдельные клетки, но ему сразу же стало жаль оставшуюся в одиночестве старую самочку. Тогда он попробовал запустить в ее клетку нового самца. Но тот все время перекликался со своей подругой и никак не хотел подружиться с одинокой самочкой. Спустя некоторое время они все же уснули, прижавшись друг к другу. К вечеру следующего дня он снова посадил всех троих в одну клетку. Корольки вели себя спокойней, чем накануне, и вскоре все вместе уснули — самочки с двух сторон уткнулись головками в перья самца.
Уснул и он, поставив клетку у изголовья.
Но на следующее утро он обнаружил, что два королька спали, соединившись в клубок, а третья птичка, вытянув лапки, лежала с полураспущенными крыльями и открытыми глазами на дне клетки. Она была мертва. Не желая, чтобы дохлую птицу увидели спящие корольки, он потихоньку вытащил ее из клетки и, ничего не сказав служанке, выбросил в мусорный ящик. Совершено безжалостное убийство, подумал он.
— Какая же из них издохла? — бормотал он, разглядывая в клетке оставшихся корольков. Вопреки его предположениям, он с радостью убедился, что осталась в живых старая самочка. Ему она больше была по душе, чем новая, поскольку он успел к ней привыкнуть. Наверное, он обрадовался из чувства пристрастности. И сразу он, живший в одиночестве, без семьи, возненавидел себя за эту свою пристрастность:
