говорило за то, что дело идет о серьезных обстоятельствах. В порыве отчаяния я совершил должностное преступление, надеясь, что оно не будет замечено, но и в мыслях не держал, что окажусь исходной точкой такого злодейства, в которое не так-то легко и поверить по его бессмысленности. Я готов нести свой крест, мистер Холмс.
Мы слушали исповедь несчастного капитана, не прерывая его. Потом Холмс, помолчав некоторое время, сказал ему:
— Это очень хорошо, Спилмен, что вы так откровенно изложили мне все и тем самым избавили меня от печальной необходимости изобличать вас. Еще не все звенья цепи мной собраны. Вас я попрошу не впадать преждевременно в отчаяние, что можно — я постараюсь для вас сделать. Отправляйтесь по своим делам и исполняйте их так, как будто бы ничего не происходило. О нашем разговоре — никому ни слова, даже вашей невесте.
После ухода капитана Холмс предложил мне отобедать, а затем через некоторое время сказал, что нам пора собираться. Мы поехали к дому Малколмов. В доме были только слуги и пара констеблей. Все отправились на кладбище, на похороны сэра Малколма.
Застучали колеса кеба. Он остановился у дома. Пожилой джентльмен в черной одежде вошел в помещение. Это был нотариус, которому надлежало в присутствии всех желающих, вернувшихся с кладбища, вскрыть завещание покойного и огласить его последнюю волю. Холмс отвел его в сторону и стал с ним разговаривать, так тихо, что до меня их слова не доносились. Сдержанный, сухой старик был немногословен, он больше кивал головой, видимо соглашаясь с тем, что говорил ему Холмс.
Но вот наконец один за другим экипажи стали подъезжать к дому, и прибывшие с кладбища заходили в просторный зал, тихо рассаживаясь по стульям. Эта процедура продолжалась довольно долго. Нотариус выходил куда-то, потом возвращался и, когда увидел, что все собрались, расположился за столом и достал из портфеля запечатанный пакет.
— В этот прискорбный день, леди и джентльмены, — сказал он, — вы проводили в последний путь сэра Малколма. Я присутствую здесь, чтобы огласить последнюю волю покойного.
Он сломал печать и вынул из конверта бумагу. Все обратились в слух. Я взглянул на Холмса и увидел, что он смотрит куда-то в сторону.
— «Я, Джеремия Малколм, находясь в здравом уме и твердой памяти, изъявляю свою последнюю волю», — ровным, несколько монотонным голосом начал чтение нотариус, И вдруг произошло что-то такое, что поразило всех присутствующих. Свеча в подсвечнике, стоявшем на краю его стола, самопроизвольно загорелась. Кто-то вскрикнул, а затем раздался шум. Это рухнул на пол сын покойного, сэр Генри. Все кинулись к нему. Его подняли и, поддерживая под руки, повели в его комнату. Он смотрел на всех дикими глазами и бормотал что-то непонятное. Случившийся здесь же врач осмотрел его и сказал Лестрейду, что сэра Генри необходимо немедленно доставить в больницу. Лестрейд распорядился, сэра Генри усадили в экипаж и в сопровождении констебля отправили.
Когда суматоха несколько улеглась, все снова расселись по стульям, но беспрестанно вполголоса перебрасывались словами. Нотариус попросил разрешения продолжать чтение завещания. Все затихли, но слушали уже не с первоначальным вниманием. Оживились лишь тогда, когда нотариус произнес:
— Перед богом и людьми я признаю, что леди Мейбл Сомерсет — моя внебрачная дочь, и во исполнение своего отцовского долга я оставляю ей половину всего движимого и недвижимого имущества, другая половина по праву наследования принадлежит моему сыну Генри Малколму.
Такого оборота никто не ожидал. Взволнованные этими драматическими событиями, шумно разговаривая, все стали покидать зал, гремя стульями. Экипажи отъезжали один за другим. Мисс Сомерсет сидела на стуле как окаменевшая, закрыв лицо руками. Холмс подозвал дворецкого и сказал, что о ней надо позаботиться: проводить ее в комнату и дать чего-нибудь успокоительного.
Отправились и мы из опустевшего дома к себе на Бейкер-стрит.
Утром у нас появился Лестрейд. Крайне возбужденный, он сказал Холмсу:
— Ну и представление, Холмс! Кто мог ожидать такого от сэра Генри? Дела его плохи. Врачи обследовали его и сказали, что у него тяжелое помешательство, которое приведет его, скорее всего, в дом умалишенных. Вряд ли кто мог предположить, что смерть отца так потрясет уравновешенного дельца.
— Это божья кара, Лестрейд. Отца своего убил именно сэр Генри. Помешательство избавит его от судебного преследования.
— Но позвольте, Холмс, зачем понадобилось сэру Генри убивать своего отца? Я опрашивал всю прислугу в доме, служащих в конторе, и никто из них не сказал, что между отцом и сыном когда-нибудь возникали трения или просто резкости. Да и сами вы мне сказали, что у сэра Генри железное алиби.
— И все-таки это так, Лестрейд. В первый день, когда мы с вами осматривали комнату, где было совершено преступление, вы сказали, что это похоже на взрыв, но странным было то, что никаких следов бикфордова шнура или другого вида запала нами обнаружено не было. Заброс в помещение бомбы тоже исключался: все было закрыто и никаких осколков также не найдено. Мы с вами обратили внимание на какой-то особенный неприятный запах в комнате. А вот подстаканник и ложечка сохранили кое-какие следы. Видите — на них просвечивает медь. Семейство Малколмов могло себе позволить не пользоваться какими-нибудь подделками. Эти изделия из чистого серебра, а не из меди, покрытой серебром. Медь влипла в серебро сверху при взрыве. Ее немного. Она — остаток взрывного устройства.
— Но что же взорвалось?!
— Пластилиновый бюст, Лестрейд. Он был исполнен не из пластилина, а из взрывчатого вещества, пластичного, как пластилин. Отличить его можно было только по запаху. Даже скульптор, лепивший бюст, не подозревал, что в его руках не пластилин, а взрывчатка. Она совершенно безопасна в обращении; чтобы ее подорвать, нужен специальный запал. Когда у меня возникла такая версия, я стал искать ее подтверждения или опровержения. И вы мне в этом очень помогли, Лестрейд.
— Каким образом? Объясните, пожалуйста, мистер Холмс.
— Прежде всего, вы сказали мне, что в гибели сэра Малколма более других заинтересована фирма Бентона, и я стал исследовать эту нить. И действительно обнаружил, что пластилин для лепки бюстов поступал от фирмы Бентона. А потом я подумал, что не исключена возможность подмены пластилина взрывчаткой, и если это произошло в доме, то убийца постарается избавиться от настоящего пластилина, чтобы он не наводил на размышления. И я нашел этот пластилин в куче листьев. В пачке сохранился фирменный листок Бентона. Нужно было установить, кто спрятал в листьях эту пачку. Я не зря попросил вас снять отпечатки мужских каблуков в доме Малколмов. Вы это выполнили блестяще. Вот и посмотрите на этот распятый на дощечке листок, придавленный каблуком. Прятавший пластилин перед этим наступил на что-то острое, и на каблуке заметен порез. Такой же порез мы видим на отпечатке каблука сэра Генри, столь хитроумно добытом вами. Этого, конечно, было недостаточно для его обвинения, и мне пришлось пуститься в дальнейшие поиски.
И Холмс последовательно стал рассказывать обо всех наших разъездах и посещениях:
— Свечу, которая самопроизвольно загорелась, удивила всех присутствующих и так потрясла сэра Генри, вставил в подсвечник я. Я попросил нотариуса начать свое оглашение завещания в точно назначенное время. В расчете на это я и «зарядил» свечу серной кислотой. Подсвечник же, о котором сэр Генри упомянул в разговоре с Джеральдом Кокрофтом как о предназначенном в подарок Джулии Чепмен, разыскали в доме мне вы, и я установил его на столе нотариуса. Потрясение сэра Генри усилилось оттого, что свеча загорелась, будучи именно в этом подсвечнике. У него не было времени на размышления, но он понял, что все его хитросплетения уже выявлены другими.
— Но ведь свеча — это еще не взрыв?
— Конечно же нет. Но сэру Генри не составляло труда конец фитиля пропитать бертолетовой солью и сахаром. Я думаю, вы помните, как в не столь давнее время наши газеты были переполнены сообщениями из России. Убили русского царя. Его взорвали бомбой, изготовленной членом тайной организации Кибальчичем. Смесь бертолетовой соли с сахаром, воспламеняющаяся от соприкосновения с серной кислотой, с того времени и стала известна как «запал Кибальчича». Прикрыв подготовленную таким образом свечу каким-нибудь колпачком, сэр Генри втиснул ее снизу в бюст, изготовленный, как оказалось, из пластиковой взрывчатки, и тут же замазал отверстие. На это потребовались считанные секунды. А далее было дело времени. Сэр Генри точно знал, когда сдетонирует «запал Кибальчича» и подорвет взрывчатку. Он тут же уехал из дома и обеспечил себе «железное алиби», так как находился в обществе клубных
