В результате такой забывчивости и халатности затопило Васильевский остров. Население вывозили на теплоходах «Ракета». Среди спасенных оказалась старушка, которая прижимала к груди старый, заржавленный ординар. Как выяснилось, этим ординаром пользовался Пушкин.
Ординар срочно прибили над аркой Главного штаба, и с наводнениями было покончено раз и навсегда.
Цирковая лошадь
Цирковая лошадь подала в местком жалобу на дрессировщика за плохое обращение. Того вызвали и указали на недопустимость.
— Помилуйте! — вскричал дрессировщик. — Вы разве не знаете, что я дрессирую тигров?
В месткоме задумались. В самом деле, как это они упустили из виду? И снова вызвали лошадь.
— В чем дело? — спросили у лошади.
— Не мне вам объяснять, что такое солидарность! — язвительно сказала лошадь.
— Какая солидарность у лошадей с тиграми? — пожал плечами дрессировщик, узнав об этом ответе лошади.
— Классовая! — сказала на это лошадь.
Самое удивительное, что тигры слыхом не слыхивали ни о солидарности, ни вообще о цирковых лошадях.
Стул
Один человек ходил на работу со своим стулом, сидел на нем весь рабочий день, а потом уносил домой. Сослуживцы считали это чудачеством, не более. Некоторые объясняли такое поведение повышенной мнительностью.
Скоро человек стал ходить со своим стулом и в гости. Там он никому не мешал, высиживал положенное время и уходил, унося стул в специальном чехле с ручкой, точно музыкальный инструмент. Его стали считать гордецом и себялюбцем.
Он настолько зарвался, что стал сидеть на своем стуле в трамвае, автобусе, самолете и даже в кино, где полным-полно государственных стульев. Эти действия сочли антиобщественными.
Обладатель стула сделался вреден, и его посадили в тюрьму.
Однако он и туда явился со своим стулом, заявив, что за свой стул он хочет сидеть на своем стуле. Только тут с запозданием поняли, чем объясняется его поведение. Он просто любил сидеть на своем стуле.
Гроссмейстер
Утром гроссмейстер пил кофе с королем, обсуждая партию. Король был в безвыходном положении, поэтому нервничал.
— Думать нужно башкой, — сказал король. — Что теперь делать?
— Сдам пешки, — сказал гроссмейстер.
После завтрака он выгреб из шкафа несколько белых пешек, наклеил на них маленькие этикеточки собственного изготовления и спустился с ними во двор. Во дворе был пункт по приему стеклотары.
Гроссмейстер занял очередь, раскланиваясь с другими гроссмейстерами и международными мастерами. Некоторые из них сдавали слонов, отчего очередь двигалась медленно.
— Вы слышали? — спросил гроссмейстер. — Говорят, за семьсот обгорелых спичек можно получить талон на огнетушитель.
— Огнетушители невыгодно сдавать, — сказал мастер. — Семь огнетушителей равняется Первому Бранденбургскому концерту Баха.
— Четыре тысячи девятьсот обгорелых спичек, — подсчитал гроссмейстер.
— Жулье! — закричал другой какой-то шахматист. — За двадцать килограммов Баха дают мат в два хода и талон на защиту кандидатской партии вне очереди…
Гроссмейстер множил спички.
— А что дают за кубометр кандидатских? — рассеянно спросил он.
— Коробок спичек, — сказал мастер.
Гроссмейстер не успел высчитать эквивалент в обгорелых спичках, потому что подошла его очередь. Он сунул свои пешки в окошечко, приемщик построил их по две в ряд и пересчитал. Одна пешка оказалась битой. Гроссмейстер незаметно спрятал ее в ящик, стоящий внизу, и получил какие-то талоны.
Когда он вернулся домой, партия была спасена.
Седьмое измерение
Я уже давно живу в седьмом измерении. Некоторые полагают, что я это делаю из гордости или стремления пооригинальничать. А мне здесь просто удобно, и все.
Во-первых, отсюда хорошо видно, куда проваливаются мысли. Они оседают в пятом измерении, в то время как их ищут днем с огнем там, где все пахано и перепахано тысячу раз. В пятом измерении, например, сидят без дела несколько мыслей, благополучно ускользнувших от Эйнштейна, и режутся в покер.
Во-вторых, здесь нет таких сквозняков, как в первых трех измерениях. Так как думать здесь приходится кожей, то отсутствие сквозняков позволяет хорошо сосредоточиться. Я особенно люблю, когда мысли покалывают в кончиках пальцев. Головой здесь думать просто опасно.
Сижу и наблюдаю. Многие в евклидовом пространстве, интеллигенция в четвертом измерении, да и то не вся, пропавшие мысли в пятом, психи в шестом. а я в седьмом. Самое интересное — следить, как психи воруют провалившиеся мысли в пятом измерении. Они тискают их, как котят, и, наигравшись вдоволь, оставляют. Тогда я осторожно переношу эти мысли к себе, в седьмое измерение, и здесь благополучно публикую.
Только вот жаль, что читать некому.
