в Ланкастере; за подлог, как-то раз, в Ратлендшире; и за злоупотребление доверием в Ашби-де-ла-Зуш.
Но его уши подрезали ему в уборной в Уолтон-ле-Дэйле, после того как он выкопал труп на церковном погосте в целях некромантии, или, возможно, анатомирования, и вот почему, чтобы скрыть эту ампутацию, он всегда носит сделанную после этого железную маску — ее будет носить спустя триста лет тезка в стране, которой еще не существует, — железную маску точно перевернутое ведро с прорезью для глаз.
Келли, расстегивающему пуговицы, интересно, не замерзнет ли его моча в процессе падения; достаточно ли холодно сегодня в Праге для того, чтобы выссать дугу изо льда.
Нет.
Он снова застегивается.
Женщины ненавидят эту уборную. К счастью, немногие осмеливаются приходить сюда, в эту башню магов, где эрцгерцог Рудольф держит свою коллекцию чудес, свой протомузей, свой 'Wunderkammer', свою кунсткамеру, эту странную комнату, о которой мы говорим.
Есть теория — единственная, которую я нахожу убедительной, — что поиски знания — это, по сути, поиски ответа на вопрос: 'Где я был до того, как родился?'
В начале было… что?
Возможно, в начале была странная комната, комната вроде этой, битком набитая чудесами; и вот теперь комната вместе со всем своим содержимым запретна для вас, хотя она и была создана именно для вас, была подготовлена для вас от начала времени, и вы потратите всю свою жизнь, пытаясь ее вспомнить.
Однажды Келли отвел эрцгерцога в сторону и предложил ему, за высокую плату, маленький кусочек начала, дольку плода с Древа Знания о Добре и Зле, которое, как заявил Келли, он приобрел у армянина, нашедшего его на горе Арарат, растущего в тенях развалин Ковчега. Со временем долька высохла и стала похожа на обезвоженное ухо.
Вскоре эрцгерцог решил, что это подделка, что Келли его дурачит. Эрцгерцога не проведешь. Скорее, у него было безграничное желание узнать все и исключительное благородство веры. По ночам он стоит наверху башни и наблюдает за звездами в компании Тихо Браге и Иоганна Кеплера, и все же днем он не делает ни жеста, ни суждения, пока не проконсультируется с астрологами в зодиакальных шляпах, однако в те дни как астрологу, так и астроному было бы сложно описать разницу между своими дисциплинами.
Его не проведешь. Но у него есть свои странности.
Эрцгерцог держит льва, прикованного цепью в его спальне, как разновидность сторожевого пса, или — поскольку лев является членом семейства Felis, а не членом семейства Cave canem — гигантского сторожевого кота. Из страха к желтым зубам льва эрцгерцог их вырвал. Теперь, когда несчастная тварь не может жевать, она вынуждена питаться только жидкой пищей. Лев лежит, положив голову на лапы, мечтая. Если б ты смог вскрыть в этот момент его мозг, ты бы не нашел там ничего, кроме изображения бифштекса.
Тем временем эрцгерцог в занавешенном уединении своей постели что-то обнимает, Бог знает что.
Что бы это ни было, он делает это с такой энергией, что колокольчик, висящий над кроватью, тревожится вследствие тряски и ритмичного пошатывания кровати, и язычок бренчит о стенки.
Динь-дилинь!
Колокольчик изгоняется из 'магического электрума'. Парацельс сказал, что колокольчик, изгнанный из 'магического электрума', созывает духов. Если крыса в ночной час примется грызть палец ноги эрцгерцога, его непроизвольное вздрагивание тут же возбудит колокольчик, чтобы духи смогли прийти и прогнать крысу ко льву, хотя котяра, sui generis, не совсем кот в душе, чтобы осуществлять домашние функции обычного мышелова, не то, что маленькая ситцевая тварь, которая составляет доброму доктору компанию и нередко, из чистой привязанности, приносит ему пушистую дань — тех, кого она умертвила.
Несмотря на то, что колокольчик звенит — сначала тихо, а затем с возрастающей яростью, когда эрцгерцог приближается к концу своего путешествия, — никакие духи не приходят. Но ведь и крыс-то никаких не было.
Раскрытая фига падает с кровати на мраморный пол с мягким иссякшим шлепком, сопровождаемая гроздью бананов, которые рассыпаются и обмякают, как бы в смирении.
— Почему он не может довольствоваться мясом, как другие люди, — проскулил голодный лев.
Может ли эрцгерцог осуществлять связь с фруктовым салатом?
Или со шляпой Кармен Миранды?
Хуже.
Гроздь бананов показывает интерес эрцгерцога к недавно открытым Америкам. Ох, дивный новый мир! В Праге есть улица под названием 'Новый Мир' (Нови Свет). Гроздь бананов только что доставили из Бермуд через его испанскую родню, которая знает, что он из себя представляет. Он питает особый интерес к диковинным растениям и каждую неделю приходит пообщаться со своими мандрагорами — с теми шишковатыми, шероховатыми корнями, которые прорастают (эрцгерцог приятно содрогается при мыслях об этом) в сперме и моче, пролитых повесившимся человеком.
Мандрагоры живут себе спокойно в отдельном кабинете. В вынужденные обязанности Неда Келли входит раз в неделю купать каждый из этих корней в молоке и одевать их в свежие льняные пеньюары. Келли делает это неохотно — поскольку корни, наросты и все такое походят на столь многих мужчин, — и он не хочет ухаживать за ними, представляя, что они жестоко насмехаются над его мужественностью, пока он ими занимается, веря, что они лишают его мужского достоинства.
Коллекция эрцгерцога может похвастаться также некоторыми экземплярами коко-де-мера, или двойного кокоса, что растет в форме — именно форме — тазовой области женщины, длиной в фут, подвешенный и расщепленный, — я вас не разыгрываю. Эрцгерцог вместе со своими садовниками планирует осуществить овощной брак и вырастить потомство — манн-де-мер или коко-дрейк — в своих собственных теплицах. (Сам эрцгерцог — убежденный холостяк.)
Колокольчик замолкает. Лев облегченно вздыхает и снова кладет голову на тяжелые лапы: 'Теперь-то я могу поспать!'
Затем из-за занавесей с каждой стороны кровати, начинает литься настоящий поток, который быстро формируется в темные, вязкие, багровые лужи на полу.
Но, перед тем как обвинить эрцгерцога в чем-то отвратительном, окуните свой палец в лужу и оближите его.
Восхитительно!
Ибо это Вязкие лужи свежевыжатого виноградного сока, и яблочного сока, и персикового сока, сока из сливы, груши, или малины, клубники, спелой вишни, ежевики, черной смородины, белой смородины, красной… Комната наполняется восхитительным спелым ароматом летнего пудинга, даже если снаружи, на замерзшей башне, ворон все еще выкрикивает свои унылые слова:
— Бедный Том озяб!
И сейчас середина зимы.
Была ночь. Вдовья Ночь — старая женщина в трауре, с большими черными крыльями, прилетела и билась об окно; ее удерживали снаружи лампадами и свечами.
Вернувшись в лабораторию, Нед Келли обнаружил, что доктор Ди вздремнул, как старик часто делал теперь под конец дня, хрустальный шар скатывался с ладони на колени, когда он лежал, откинувшись на черном дубовом кресле, и сейчас, когда он переместился во сне, тот снова скатился с его коленей, вниз на пол, где приземлился с мягким стуком на циновку — безо всякого вреда, — и ситцевый котенок сразу остановил его легким ударом правой лапки, затем начал играть с ним, посылая его туда и сюда, пока не нанес ему coup de grace.
С бурным вздохом Келли еще раз обратился к своему магическому диску, хотя сегодня он не чувствовал за собой изобретательности. Он иронически поразмыслил над тем фактом, что, даже если один крошечный пернатый ангелочек — хотя бы один раз — вылетел бы из магического диска и впорхнул в лабораторию, кот бы его, конечно же, поймал.
Нет, Келли знал, что такое было возможно.
Если бы вы заглянули в Келлин мозг, вы бы обнаружили вычислительную машину.
