книги Бытия» и «книга, которую я никогда не напишу, но люди заслужили ее».
Письмо А.А. И. А. Бродскому: Мы с Толей заканчиваем перевод Леопарди, а в это время стихи бродят где-то далеко. <…> И в силе остаются Ваши прошлогодние слова: «Главное — это величие замысла». <…> Читаю дневники Кафки. Ну, это к слову. (Летопись. Стр. 688.) А про величие замысла она не может не говорить. Эпический напев: «И в си-и-и-ле остаются-а-а…» немного смешон и работы не заменяет.
* * * Проблема еще и в том, что она не в курсе, что это выражение, про величие замысла, стало расхожим присловьем у молодежи.
* * * Анатолий Найман присылает телеграмму. Он в Ташкенте. Анна Андреевна вспоминает. Там родина «Пролога», от которого нет спасения. А где спасительное «величие замысла», спасшее Иосифа?(Записные кн. Стр. 679.)
И снова Ахматова Бродскому: И снова всплыли спасительные слова: «Главное — это величие замысла». Небо уже розовеет по вечерам, хотя впереди еще главный кусок зимы. <…> Анна. (Я. Гордин. В сторону Стикса. Большой некролог. Стр. 35.)
* * * Про себя она знает, что величественного замысла воплотить ей не удалось. Собственно, он и не задумывался. Когда она прожила уже столько, сколько прожила, — спохватилась: надо было бы хотя бы задумать что-то величественное. Стала говорить, что задумывала. А воплотить — помешали.
Зачем она называла себя пушкинисткой?
Просто думать и писать о Пушкине — такое бывает. Трудно найти лучшей отдушины человеку, живущему в Советской России в тридцатых годах двадцатого века. Закрыться в своей комнате или хотя бы наклониться над своим столом и забыться: какие-то интересные соображения, точные характеристики, неожиданные интерпретации. Для чего она непременно хотела титула: пушкинистка?
А девицы той эпохи все играли «в кого-то».
О. Гильдебрандт-Арбенина. Девочка, катящая серсо. Стр. 141 Обычно ей хотелось иметь что-то — чтобы с презрением насмехаться над этим, как над чем-то ненужным. Желанным для других — несчастных, исступленно стремящимся к тому, что у нее есть, но ею с усталым пресыщением отвергнутым.
Все свои реальные дары она меняла на эти сомнительные игры — и везде была поймана, везде находился кто-то, кто мог посмеяться над ее претензиями.
Прочитаем еще раз письмо Пастернака Берлину. Что остается от ее столь укоренной славы искусительницы, обольстительницы аристократов и иностранцев?
С Пушкиным немного по-другому. Пушкина она действительно любила, ему удалось все то, чего она желала бы добиться для себя. Плюс он был настолько велик, что был добрым, он не давал чувствовать пропасть между собой, гением, и всеми другими — не только не гениями, но и теми, кто хотел других обмануть и гением показаться. До этого-то ему точно не было дела.
И «пушкинистка» — это было единственное почтенное занятие, которое кроме самого респектабельного недававшегося статуса «замужней дамы» было бы прилично занять Анне Андреевне, чтобы быть полностью comme il faut. Нафталинное декаденство «поэтессы», потное разночинство «литератора», недостижимость (ни Нобелевской, ни Сталинской премии не дали) «великого писателя» — все это с большим отрывом уступало чеканному цеховому определению.
* * * Интерес к Пушкину был специфическим, ахматовским.
* * * А. В. Любимова: «Говорила с азартом о жене Пушкина. <…> Сказала, что в дуэли виновата целиком она (Натали, понятно)». А.В. пыталась возражать. А.А. строго спросила: «Вы спорите со мной?» Я тотчас умолкла. (Летопись. Стр. 649.) Вот так нашего Пушкина трактуют на уровне кухонной склоки. «Целиком она» — «Нет, целиком он». И на беду своей собеседницы, которая интуитивно чувствует, что здесь какая-то более многоплановая история, «пушкинистка» напичкана знаниями того, что можно с легкостью трактовать как неопровержимые улики: цепочка, агентка, змеиный шепот, котильонный принц. Вы спорите со мной?
* * * Наконец разговор вновь коснулся пушкинизма. Анна Андреевна, советуясь с Лидией Яковлевной [Гинзбург], изложила свою концепцию знаменитой араповской сплетни о крестике Александрины Гончаровой, якобы найденном в постели Пушкина. Анна Андреевна утверждала, что эту сплетню выгодно было распустить Дантесу <…> в противовес облетевшей общество фразе Пушкина, что Дантес женился на сестре Натали под дулом пистолета. (Противовес, скажем прямо, весьма легковесный: если не наоборот — соблазнять всех женщин вокруг себя, хоть и жениных сестер, — это плейбойская доблесть. А вот жениться — это пожиже, да еще не по уже постыдной слабости любви, а из трусости.) Что не мог Пушкин влюбиться и тем более совратить некрасивую (будущая баронесса Фризенгоф, право, все-таки не была настолько дурна, чтобы внушать уж такое отвращение в темноте петербургской ночи в тесной комнатке между детской и выходом на кухню) доверенную его заботам свояченицу, но, так как в эти годы у него не было связей и любовниц, то Александрина была самой удобной мишенью, ибо жила в его доме. Лидия Яковлевна признала рассуждения Анны Андреевны убедительными. Хотя на улице на мой вопрос: разве это литературоведение? — признала, что ее эти любовные проблемы волнуют мало. (Н. В. Королева. Ахматова и ленинградская поэзия 1960-х годов. Ахматовские чтения. Вып. 3. Стр. 130.)
* * * Можно ли назвать научной работой текст, где страницы испещрены терминами вроде «неслыханное жизнелюбие»?
* * * Анна Андреевна сказала мне, что не станет писать книгу о гибели Пушкина, потому что из опубликованных ныне писем Карамзиных все уже ясно и так.
Л. К. Чуковская. Т. 2. Стр. 456 В науке те же законы, что и в искусстве. Научное открытие — это не только и не столько открытый факт, это его объяснение, интерпретация, определение места в системе мироздания. Мало открыть, что писать стихи можно лесенкой или что существует, например, серийная система додекафонии. Надо этими средствами создать свой мир. Написать «Облако в штанах» или «Весну священную». Старательный исследователь раскапывает в заграничном архиве важный документ. Он производит сенсацию, но не становится от этого великим ученым.
* * * Запись в дневнике: В Ташкенте возникла тема: «Достоев<ский> и Толстой». (А. Ахматова. Т. 6. Стр. 322.) После Ташкента прошло двадцать лет. О факте возникновения темы свидетельствует письменно — значит, задумывалось что-то грандиозное. Мы должны почтительно склонять головы.
