меня». Спрашиваю: «За что?» Анна Андреевна не отвечает. Может быть, не расслышала моего вопроса, а может быть, не хочет говорить на эту тему.
Н. Готхарт. Двенадцать встреч с Анной Ахматовой. Вопросы, литературы. 1997. № 2 Запись А. А. Крона: <…> Я спросил: «Чем Вы раздражили Сталина после войны? Зощенко рассказом «Обезьяна», а Вы?» А<нна> А<ндреевна>: «Он имел основание сердиться. Это было весной 1946 г. Но что именно не скажу».
Летопись. Стр. 629 * * * Говорила слепневской соседке, парижанке, при встрече через полвека: «Вот ты, которая меня хорошо знала и нашу жизнь в Слепневе, ты должна написать…» (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 702.) Актриса, после которой должны остаться афиши и рецензии…
Прощаясь с Кларенсом Брауном, А.А. просила передать Артуру Лурье ее настоятельную просьбу («Скажите, что я велела») записать свои мемуары: «Скажите ему, что то, что отдал — то твое». (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 535.) Писатель, поэт велит другому человеку, непишущему — начать писать. Призывает не подверженного его страсти поддаться — и тоже начинать писать. Разве что того мучает графоманский зуд и он знает, что в первое время какое-то удовлетворение приносят исписанные страницы… (Ахматова, интересно, перечитывала ли свою прозу?) Но тут дело идет о другом — до самовыражения Лурье Ахматовой дела нет, она призывает его писать воспоминания. Сейчас, когда он уверен в ее всемогуществе, — а он бесславно бедствует в Америке, когда она в силе, — а он просит ее поспособствовать исполнению его произведений в СССР, — он напишет самые правильные мемуары. Она проговорит даже емкую и яркую по-ахматовски фразу, будущую цитату, она обещает ему какие-то блага — «то — твое», «твоего прибудет», она не знает, чем уж его заманить. А что за утешение человеку в мемуарах? Если в них есть какая-то четкая сквозная идея — воспоминание, например, о каком-то великом человеке или событии, где твое перо следует жесткой канве, — это одно, а встать перед неразрешимой задачей осмыслить и оправдать свою жизнь и даже облечь ее в бессмертное слово — вряд ли это радостный труд. Ахматова ради нескольких восторженных строчек о себе хотела изломать финал жизни человека, который только-только устроил себя и примирился с собой перед смертью…
Письмо А.А. В. А. Сутугиной: Дорогая Вива! Конечно, очень грустно, что мы так редко видимся. <…> Когда буду в городе, непременно позвоню Вам. И Вы звоните. Клянусь, что больше не буду требовать от Вас мемуаров». (Летопись. Стр. 691.)
Николай Чуковский, 1904 года рождения, родной брат Лидии Корнеевны, ничего не пишет об Анне Ахматовой. Умудрился, написав о Николае Гумилеве, о Доме искусств, о салоне Наппельбаумов, ни слова не сказать об Ахматовой (не считая упоминания пару раз в перечислениях) в своих «Литературных воспоминаниях».
Правда, писались воспоминания при жизни Ахматовой — и упоминать ее в любом ключе было небезопасно, она не разрешала ничего самовольного.
Профессиональный литератор, он писал только то, что намеревался опубликовать. Нет воспоминаний об отце, нет и об Ахматовой. Первый запрет — в ведомстве его сердца, второй — затылка.
Про Гумилева написал достаточно свободно, как вспомнил и как увидел, а значит — невосторженно. Но она к тому времени еще не объявила кампании о возвеличивании Гумилева для создания достойного постамента себе, поэтому проскочило.
…когда Ахматова надиктовывала Л. К. Чуковской, она понимала, что Чуковская — Эккерман, и она, надиктовывая, очень редко проговаривалась. Л. K. Чуковская записала то, что Ахматова хотела видеть записанным, но очень маленькие «проговорочки» есть. А вот Лукницкий записывал спонтанную речь Ахматовой, той внутренней цензуры, которая была у Ахматовой, записанной Лидией Корнеевной, еще не было. Она была, но была не в такой степени.
В. Л. Мусатов. Анна Ахматова и Александр Блок. Я всем прощение дарую. Стр. 335–336 «Она разрушена последние дни бесстыдной и наглой книгой Эйхенбаума». Имеется в виду книга: Эйхенбаум Б. «Анна Ахматова. Опыт анализа» Пг., 1923. Отрицательная реакция А. Ахматовой на книгу представляется несколько преувеличенной: в целом исследование выдержано в почтительной или по меньшей мере нейтрально-исследовательской тональности.
Примечания: Н. Н. Пунин. Стр. 162, 477
* * * Наталья Кочеткова: Надежда Яковлева Мандельштам, предварительно посоветовавшись с вдовой Гумилева Анной Ахматовой, решила уничтожить некоторые рукописи мужа — те, где он восхвалял Сталина. Она посчитала это минутной слабостью с его стороны.
ГАЗЕТА http: // www.gzt.ru Будем знать. Некоторые рукописи Мандельштама были уничтожены по совету Анны Андреевны Ахматовой.
* * * Ольга Глазунова: Иосиф Бродский: американский дневник (Интернет): Однажды его очаровал текст Мандельштама, посвященный Ахматовой, «Сохрани мою речь навсегда…» Посвящение Ахматовой, о котором говорится в воспоминаниях современников, не отражено в печатных изданиях. Сам по себе этот факт еще ни о чем не свидетельствует (он мог быть вызван соображениями безопасности), однако и в поэтическом тексте тоже ничто не указывает на присутствие Ахматовой в качестве адресата.
* * * Само стихотворение «Сохрани мою речь навсегда…» не посвящалось никому. О.М. мне сказал, что только Ахматова могла бы найти последнее не хватавшее ему слово — речь шла об эпитете «совестный» к дегтю труда. Я рассказала об этом Анне Андреевне — «он о вас думал» (это его буквальные слова) потому-то и потому-то… Тогда Анна Андреевна заявила, что, значит, он к ней обращается, и поставила над стихотворением три «А».
Н. Я. Мандельштам. Третья книга. Стр. 257 * * * Неожиданная вспышка гнева Ахматовой против семьи Бродского. «Они негодяи! <… > Также неожиданно она «сменила гнев на милость» и так круто! Перед нами сидела другая Ахматова. <…> Войди сейчас в комнату человек — он не поверит, что секунду назад голос этот задыхался и прерывался в запальчивых выкриках.
Л. К. Чуковская. Т. 3. Стр. 157 
