поступить на военную службу. Впереди их ждала большая война в Галлии и здесь каждый солдат будет на счету, Крассу пригодятся обученные резервы.
Не забывал он и о кавалерии. Красс оставил с ним две тысячи галльских и восточных союзников и, посоветовавшись с Мегабакхом и опытными командирами, он решил закупить и объездить новых лошадей. На всех произвели большое впечатление здешние огромные сильные кони, по сравнению с которыми маленькие лошадки римлян смотрелись как жалкие клячи. Кроме того, по просьбе Кассия, Антемий согласился выделить ему нескольких командиров своей гвардии, принявшихся за обучение всадников. Оценив тактику и вооружение здешней кавалерии, Мегабакх загорелся идеей создать отряд римской тяжелой конницы, попросив отрядить ему несколько десятков легионеров набранных когда-то из пастухов Самния, а также направлять новобранцев из местных аристократов.
— Мы привыкли полагаться на нашу пехоту, — горячо доказывал он Кассию необходимость таких мер, — А, между тем, здесь мы увидели, как может быть сильна кавалерия. Я верю, что будущее вновь за римскими всадниками. Ведь были времена, когда у нас была своя кавалерия. Довольно полагаться на союзников! К тому же, где мы теперь их возьмем? Если ты, Кассий, поддержишь меня, через несколько месяцев у нас будут собственные железные всадники, не уступающие парфянам и здешним варварам.
Кассий с сомнением отнесся к словам Мегабакха, римская легионная пехота была и оставалась для него лучшей военной силой всех времен и народов. Однако из предложения Мегабакха мог выйти толк и потому квестор не стал отказывать ему, выделил средства.
По ночам Кассий почти не спал, знакомился с сочинениями историков, любезно предоставленными ему сенатором Никомахом. Жадно вчитывался в строки пергаментов, хотелось узнать, как изменялся Рим, как стал таким, каким предстал перед их глазами. И пергаменты не обманывали. Кассий с болью узнал о падении Республики, о диктатуре Цезаря, убийстве тирана патриотами… Тут он испытал сильное волнение и целую бурю чувств, главным из которых была гордость — во главе последних защитников Республики встал Луций Кассий, его младший брат, навеки вписав свое имя в историю. Однако, расправившись с тираном, Луций и Брут не смогли спасти Республику, пали в борьбе с наследниками Цезаря. Перед глазами Кассия проходили один за другим императоры Рима, одни из них были людьми достойными уважения, другие — пропойцами и развратниками, а иные и вовсе чудовищами.
За последние дни он близко сошелся с Никомахом. Деятельный сенатор стал часто бывать в лагере, с увлечением следил за тренировками легионеров, помогал Кассию отбирать добровольцев и говорил, говорил… С жаром рассказывал он о том, как предавалась забвению вера отцов, а на смену ей шел восточный христианский культ, с восхищением повествовал о тех, кто боролся за римских богов — императоре Юлиане и своем прадеде Никомахе. Кассия забавляли его наивные восторги древней «республиканской доблестью», но он не стал разубеждать сенатора, искренне верившего в «добрые старые времена», не стал говорить ему о жадности публиканов, разорении плебса, разврате и восточных оргиях в домах патрициев, непомерном честолюбии полководцев — всех этих язвах, подтачивавших Республику и в итоге доведших ее до гибели.
Несмотря на все старания Никомаха, Кассий не проникся той ненавистью к христианству, которой старался заразить его сенатор, а побывав по его приглашению на собрании кружка «ревнителей старины», лишь убедился, что все эти философские споры не по нему. Последние римские язычники погрязли в обсуждении Платона и неизвестных мудрецов минувших веков, их занимали проблемы перерождения души, божественной сущности и сотворения мира, но для Кассия все они были пустым звуком. И все же восточный культ, захвативший Рим, был ему неприятен. Закрытые опустевшие храмы, сиротливо застывшие на улицах Рима значили для него больше, чем все споры друзей Никомаха.
— Ничего из того, что тут говорили, я не понял, — честно признался Кассий, когда они покидали собрание. — По мне так все это пустая болтовня. Но храмы, конечно, надо открыть. Что это вы тут придумали? Может ли Рим быть великим, если традиции растоптаны и отброшены?
— Я согласен с тобой, — ответил Никомах. — Не речи надо произносить, но действовать. И все же я не случайно пригласил тебя сюда. Хотел, чтобы ты своими глазами увидел, во что превратились потомки Ромула. Даже лучшие из них… Видя все это, я почти что смирился с упадком веры, но ваше появление вдохновило меня на борьбу. И я буду бороться! Мы еще увидим открытые храмы, Гай Кассий Лонгин.
Никомах порывисто обнял его и скрылся в ночи.
С того дня он стал постоянным гостем в военном лагере, вот и теперь Кассий, наблюдавший за тем, как центурионы гоняют новобранцев, не удивился завидев его приземистую фигуру в неизменном зеленом плаще.
— Приветствую тебя, Никомах Флавиан!
— Привет и тебе!
Они обменялись рукопожатием.
— Не уделишь ли мне несколько минут, квестор? Поверь, сегодня я пришел не для болтовни.
— Что ж, я как раз собирался обедать. Не желаешь ли разделить со мной трапезу?
— Охотно.
Кассий двинулся было к преторию, но Никомах поймал его за рукав туники и едва слышно произнес:
— Только позаботься, чтоб не было лишних ушей. Я принес тебе важные вести.
Армия Гундобада подошла к Нарни и встала лагерем на другом берегу Неры в двух милях от города. Ночью были видны огни их костров, а утром конные отряды варваров появились у бродов. Они крутились по берегу, осматривая римские укрепления. Линия рвов и валов протянулась на целые мили, представляя собой грозное зрелище. На валах стояли готовые к стрельбе катапульты, сверкали шлемы и копья легионеров. Лучники принялись обстреливать вражеских разведчиков, стрелы со свистом рассекали воздух и вонзались в землю, не долетая до всадников. Тогда Красс приказал кавалерии шестого легиона перейти реку, но варвары умчались, не принимая боя.
Красс был доволен. Его расчет оправдался, Гундобад сам сунул голову в мышеловку. Едва варвары появились в виду Нарни, Красс отправил известия в Америю и Интерамну Октавию и Копонию, приказывая легионам быть готовыми выступить в любую минуту. Окруженному с трех сторон войску бургундов оставалось лишь начать самоубийственную атаку против одного из римских лагерей либо отходить обратно на север. Впрочем, и путь к отступлению был уже перекрыт.
Утром римский разъезд перехватил направлявшегося в Рим гонца, отправленного к Антемию Вилимером. Шесть тысяч готов были теперь в двух дневных переходах от Нарни, идя тем самым путем, которым только что прошел Гундобад. Гонец был страшно удивлен, увидев многочисленную римскую армию, и Красс понял, что Вилимеру ничего не известно о последних событиях в Риме.
Приказав немедленно сообщить, если противник начнет движение, Красс уединился в своей палатке. Раздумывая как поступить, он перебирал разные варианты. Решать приходилось две задачи: как быть с предложением, сделанным ему Одоакром, и какой приказ послать Вилимеру.
Одоакр… Кто он такой? Бывший командир в армии Рицимера, теперь возглавляет остатки разбитых варваров-федератов, примкнувшие к Гундобаду. Красса злило, что он слишком мало знает о новом Риме. Как принимать решения, когда почти ничего не известно? И посоветоваться не с кем. Его офицеры здесь не помощники, а местным он не доверяет. Нет, решение предстоит принимать самому… Поход в Карсулы, на котором настаивал Феликс, завершился совершенно неожиданно. Отряд Фульциния привез с собой варвара, назвавшегося Алой и утверждавшего, что он посол Одоакра. Красс встретился с ним, выслушал предложения.
— Одоакр ведет четыре тысячи воинов, — говорил Ала. — Кроме того, ему подчиняются гарнизоны на севере Италии. Он, как и все мы, не хочет сражаться с римлянами. В том, что случилось под стенами Рима, виноват один Рицимер. Мы лишь исполняли приказ военного магистра. Рицимер мертв, военный магистр теперь ты. И мы ничего не хотим, кроме как вернуться к службе. Каждый из нас готов продолжать честно служить.
— Почему же вы идете против нас с Гундобадом? — спросил Красс.
Ала развел руками.
— Император считает нас изменниками. И это понятно. Возможно, и ты считаешь так же. Но, поверь,
