говорит он – «Странно» – «Кто спорит» – «Не понимаю» – «Да не беспокойся ты» – «Гм, священное место, грустное место, жизнь это грустное место» – «Все кто могут чувствовать, понимают это», говорит он сурово – На самом деле Бенджамин мой настоящий «Учитель» в области дзена, в гораздо большей степени чем все наши Джорджи и Артуры – «Бен, мне кажется, я схожу с ума» – «Ты уже говорил мне это в 1955» – «Да, но мои мозги все больше размягчаются от пьянства и пьянства и пьянства» – «Что тебе нужно, так это чашка чаю, сказал бы я, если бы не знал, что ты слишком сумасшедший, чтобы понять, насколько ты сумасшедший» – «Но почему? Что происходит?» – «Ты проехал три тысячи миль, чтобы это выяснить?» – «Три тысячи миль откуда в конце концов? От прежнего пьяного меня же» – «Верно, все возможно, даже Ницше это знал» – «А со стариной Ницше все было в порядке?» – «Кроме того только, что он тоже рехнулся» – «По-твоему, я рехнулся?» – «Хо хо хо» (от души смеется) – «Что это значит, ты надо мной смеешься?!» – «Никто над тобой не смеется, не волнуйся» – «Чем теперь займемся?» – «Давай сходим в тот музей» – Напротив через парк стоит какой-то музей, так что я, шатаясь, встаю и иду со стариной Беном по печальной траве, в какой-то момент опускаю руку ему на плечо и опираюсь на него – «Ты вампир?», спрашиваю – «Разумеется, почему нет?» – «Я люблю вампиров, которые усыпляют меня?» – «Дулуоз, тебе в каком-то смысле пьянство даже на пользу, поскольку ты жутко язвителен по отношению к себе, когда трезвый» – «Говоришь, как Джульен» – «С Джульеном не знаком, но я понимаю, что Билли на него похожа, ты все повторял это, пока не уснул» – «Что было, пока я спал?» – «О, люди ходили мимо, туда и обратно, и солнце заходило и зашло наконец, и теперь его почти не видно, как ты можешь убедиться, чего же ты хочешь, только скажи и получишь это» – «Я хочу сладостного спасения» – «Почему ты думаешь, что оно «сладостное», может оно кислое» – «Это во рту у меня кисло» – «Может, рот у тебя слишком большой, или слишком маленький, спасение это для маленьких котят, но только ненадолго» – «Ты видел сегодня хоть одного?» – «Конечно, сотни приходили навестить тебя, пока ты спал» – «Правда?» – «Конечно, разве ты не знаешь, что ты спасен?» – «Продолжай!» – «Один из них был просто огромен и рычал, как лев, а мордочка была мокрая, и он поцеловал тебя, и ты сказал: «Ах»» – «Что это за музей?» – «Пойдем и узнаем» – Вот таков Бен, он тоже не знает в чем дело, но по крайней мере, кажется, стремится узнать – А музей закрыт – Мы стоим там на ступенях, уставившись на запертую дверь – «Эй», говорю я, «Зaмок-то закрыт».
Так что внезапно мы с Беном Фаганом, взявшись за руки, медленно печально спускаемся по широким ступеням в пылающем закате, как два монаха по эспланаде в Киото (по крайней мере я так себе представляю Киото) и вдруг оба начинаем улыбаться от счастья – Мне хорошо, потому что я выспался, но главное, потому что старина Бен (мой сверстник) благословил меня, просидев весь день надо мною спящим, и теперь этими немногими глупыми словами. – Рука в руке мы медленно молча нисходим по ступеням – Это был мой единственный спокойный день в Калифорнии, кроме только уединения в лесу, о котором я ему рассказываю, а он: «Так, а кто сказал, что сейчас ты был не один?», заставляя осознать призрачность существования, хотя своими руками я ощущаю его большое выпуклое тело и говорю: «Ну конечно, ты некий патетический призрак со всей эфемерной настойчивостью стремящийся высосать жизнь» – «Я ничего не говорил», смеется он – «Что бы я ни сказал, Бен, не обращай внимания, я просто дурак» – «В 1957 в траве, напившись виски, ты заявил, что ты величайший мыслитель в мире» – «Прежде чем заснуть и проснуться: теперь я понимаю, что вовсе не так хорош и от этого чувствую себя свободным» – «Ты не более свободен, будучи плохим, лучше прекрати думать, вот и все» – «Я рад, что ты навестил меня сегодня. Я думал, что наверное умру» – «Это ты загнул» – «Что нам делать с нашими жизнями?» – «О», говорит он, «не знаю, думаю, просто смотреть» – «Ты ненавидишь меня?.. ладно, я тебе нравлюсь?.. ладно, как вообще все?» – «Провинциалы в порядке» – «Тебя кто-то заколдовал…?» – «Да, с помощью картонных игрушек?» – «Картонных игрушек?», переспрашиваю я – «Ну знаешь, делаешь картонные домики и поселяешь туда людей, и люди тоже картонные, и колдун заставляет дергаться мертвое тело, и подносишь воду к луне, а у луны странное ухо, и все такое, так что со мной все в порядке, Дурачок».
«О'кей».
31
И вот я стою в наступающих сумерках, положив одну руку на оконную занавеску и глядя вниз на улицу, где в сторону автобусной остановки на углу уходит Бен Фаган, на его широкие мешковатые вельветовые штаны и простенькую «секондхендовскую» рабочую куртку, он идет домой к пенящейся ванне и знаменитой поэме, ничуть не встревоженный, или по крайней мере не встревоженный тем, чем встревожен я, хотя, полагаю, и он носит в себе то мучительное чувство вины и беспомощных сожалений о том, что халтурщик- время не позволило осуществиться его былым первозданным рассветам над соснами Орегона – Я цепляюсь за портьеры, как прятался под маской «фантом оперы», жду Билли и вспоминаю, как бывало вот так же стоял у окон в детстве и смотрел на сумеречные улицы, и думаю о том, как «величествен» я был в этом своем развитии, а все говорили, я должен был быть «своей жизнью» и «их жизнями» – Не то чтобы я был пьяницей и поэтому испытывал чувство вины, просто остальные, те кто вместе со мной занял этот уровень «жизни на земле», совершенно ее не ощущают – Бесчестные судьи улыбаются и бреются по утрам, предваряя этим свое отвратительное профессиональное безразличие, респектабельные генералы по телефону приказывают солдатам идти умирать или быть убитыми, воры-карманники, дремлют в камерах и утверждают: «Я никому не делаю больно», «Вот что я могу сказать, да, сэр», женщины считающие себя спасительницами мужчин, а на деле просто воруют их сущность, они ведь считают, что заслуживают этого со своими лебедино-роскошными шеями (хотя на каждую утраченную тобой лебедино-роскошную шею приходятся еще десять, ожидающих тебя, и каждая готова to lay for a lemon), ужасные большелицые монстры-мужчины только потому, что их рубашки чисты, снисходят до того, чтобы контролировать жизнь работяг, прорываясь во Власть со словами: «В моих руках ваши налоги будут использованы как подобает», «Вам следует осознать мою ценность и необходимость для вас, и что бы вы были без меня, никем не руководимые?» – И далее вперед к большому рисованному человеческому мультфильму, где мужчина с сильными плечами и плугом у ног стоит, глядя на восходящее солнце; увязанный галстуком начальник собирается пахать, пока солнце еще высоко —? – Я ощущаю вину за саму принадлежность к человечеству – Да, пьяница, да, и помимо того один из самых больших идиотов в мире – На самом деле не столько даже пьяница, просто дурень – Но я стою там, положив руку на занавеску, высматривая Билли, которая опаздывает, Ах я, я вспоминаю те страшные слова Миларепы, не те, увещевающие, которые я вспоминал в сладостном одиночестве хижины в Биг Сюре, а: «Когда свет медитации позволит родиться различным вариантам опыта, не гордись и не старайся рассказать об этом другим, иначе доставишь неприятность Богиням и Матерям”, и вот он я, совершенно идиотский американский писатель, занимаюсь этим не просто для того, чтобы как-то жить (меня всегда могли прокормить железная дорога, корабли и собственные руки, смиренно перетаскивающие кули и доски), но если бы я не писал, что бы я увидел на этой несчастной планете, которая вращается вокруг моего мертвого черепа, полагаю, я был бы зря послан сюда бедным Богом – Хотя будучи «фантомом оперы”, что ж я из-за этого тревожусь? – В юности, склоняя чело над пишущей машинкой, любопытствуя, почему это Бог был всегда? – Или кусая губы в коричневом сумраке кресла в гостиной, в котором умер отец, и все мы умирали миллионы раз – Только Фаган в состоянии это понять, и сейчас он сел на свой автобус – И когда возвращаются Билли с Эллиотом, я улыбаюсь и сажусь в кресло, а оно совершенно разваливается подо мною, бамс, и я в изумлении растягиваюсь на полу, конец креслу.
«Как это случилось?”, спрашивает Билли, и в тот же самый момент мы вместе смотрим на аквариум, а обе золотые рыбки вверх брюхом плавают на поверхности мертвые.
Я всю неделю сидел в этом кресле, пил, курил и разговаривал, а теперь мертва золотая рыбка.
«Почему они погибли?” – «Не знаю” – «Может это я, я ведь дал им немного хлопьев «Келлогз”?” – «Может быть, странно, что ты давал им что-то, кроме рыбьего корма” – «Но я подумал, что они голодны, и дал им немного раскрошившихся хлопьев” – «Ну я не знаю, отчего они погибли” – «Но почему это никто не знает? что случилось? почему они так? Каланы и мыши и все, черт возьми, умирают вокруг, Билли, я не
