К сожалению, не смогли найти и копии послания. Одна копия за эти годы затерялась где-то в Новгороде, а вторую еще в далеком 1966 г. забрал для публикации корреспондент «Комсомольской правды», да так и не вернул. Великий Новгород Таким образом, бумагу и послание на этой бумаге не спасла техника второй половины XX века! Не значит ли это, что вне книгохранилищ и библиотек бумага истлевает очень быстро? Бумага оказывается ненадежным носителем исторической информации. А на бумаге какого времени изготовления написано было «Слово о полку Игореве»? Эти бумаги уж явно хранились не в шкатулке из нержавеющей стали… Мы уже упоминали такое цивилизационное событие, как книгопечатание. Одним из необходимых компонентов этого события было производство бумаги и типографской краски. Традиционно считается, что бумагу впервые изготовили в Китае во II веке н. э. Там же было развито производство минеральных красок. Что, китайцы были менее развиты, чем европейцы, в инженерном смысле и не удосужились изобрести ручной печатный станок? Или, напротив, европейцы были настолько дикарями относительно китайцев, что за 1200 лет не освоили производство бумаги? Просто и бумага, и типографская краска вошли в обращение в то же время, что и стальной чекан для монет, и технология гравирования (не ранее XIV века), то есть по цивилизационным темпам того времени — в течение не более 100 лет после изобретения таких материалов где-либо — хоть в Китае, хоть в Тмутаракани. Химическое материаловедение позволяет утверждать, что за 800 — 1000 лет бумага как термодинамически неравновесный материал обязана истлеть полностью. Поэтому никаких бумажных памятников ранее XI века быть в принципе не может. Была ли бумага в Китае II века или нет — этой бумаги в природе сегодня быть не может в любых условиях хранения, она обязана дезаккомодировать в силу своей неравновесности. Это — термодинамика, одна из самых фундаментальных естественных наук. С ней, как сказал Больцман, не поспоришь. Мы уже говорили, что технический прогресс развивается волнообразно: периоды накопления опыта использования какого-либо природного ресурса и технологии (эволюционирующее тиражирование продукции) сменяются периодами освоения нового ресурса (или нового качества уже известного ресурса) и рождением новой технологии, то есть технической революции, которая переводит цивилизацию на качественно более высокий уровень, на котором снова начинается эволюционирующее тиражирование и т. д. Например, дрова как энергоноситель позволяют развить температуру «красного каления», что достаточно для обжига глины и выплавки олова и свинца, а также сплавов на их основе с участием меди, то есть бронзы. Однако для развития черной металлургии необходим другой энергоноситель — уголь, причем для выплавки стали уголь коксующийся, позволяющий достичь температуры «белого каления». Черная металлургия требует также использования флюсов. Только в этих условиях образуется не просто спеченная, но и плавленая керамика, то есть стекло. Возникновение производства самого примитивного непрозрачного стекла неразрывно связано с освоением угля как энергоносителя и развитием черной металлургии. Причем именно потребность в развитии металлургии стимулировала развитие стекольного производства, а не наоборот. А традиционная история твердит, что производство стекла в Египте было известно за 4 тыс. лет до н. э., то есть за 3 тыс. лет до начала «железного века». С естественно-научной точки зрения, это абсурд. Также и при исследовании бесчисленных войн историки часто упускают из виду экономическую аксиому, что все войны на земле — это борьба за контроль над источниками природных ресурсов и путями их транспортировки — начиная с благ Земли обетованной в Ветхом Завете и кончая нефтью Персидского залива неподалеку от этой самой земли. Здесь приведена очень малая часть примеров, когда традиционная история принципиально противоречит естественно-научным данным. Но даже это ограниченное число примеров позволяет назвать традиционную историю, в частности, европейской цивилизации, политической историографией. Обратим внимание и на то, что идейная направленность традиционной истории противоречит именно тем философским законам, которые находятся в полном согласии с естественно-научной методологией, например, диалектике Гегеля или условиям оптимизации общественного устройства, систематизированным Кантом. И не случайно традиционная историография игнорирует исследования Ньютона и Ломоносова в области истории, основанные на естественно-научном подходе, а своими героями делает авантюристов-кладоискателей Шампольона и Шлимана или фальсификаторов русской истории и культуры Шлёцера и Тишендорфа. Современные отечественные апологеты традиционной истории ополчились на работы математической школы А. Фоменко, применившего методы статистического анализа к самой традиционной истории. Почему же специалисты в области макроэкономики не ополчаются на математиков, применяющих те же самые методы в их дисциплинах? Да потому, что экономика как современная наука практически перестала быть идеологизированной. История же пока остается политической историографией. При этом нисколько не умаляется роль историков, археологов, палеографов и т. д. Наоборот, для них открывается колоссальное поле деятельности по созданию именно научной дисциплины истории, свободной от каких- либо идеологических установок — вместо нынешней идеологизированной историографии. Политическая историография имеет и своего родоначальника — выдающегося государственного деятеля Византии, основоположника учения о государстве Георгия Гемиста Плифона (иначе-Плетон, 1355– 1452). Этот человек предвидел распад Византийской империи и пытался обосновать необходимые перемены в государственном устройстве, но не успел — Византия была объективно обречена. Именно этот 83-летний старец, эмигрировав из Византии во Флоренцию и привезя туда свой архив, основал там на деньги банкиров Медичи «Платоновскую Академию», которую правильнее было бы назвать Плифоновской. Образовавшаяся «Платоновская семья» после падения Византии в 1453 году и начала бурную деятельность по «обнаружению» и тиражированию «древних» источников, в частности, руками книгоиздателей и торговцев типа П. Браччолини, которого собственные современники неоднократно уличали в подделке рукописей. Некто Л. Бруни, флорентийский канцлер, славно поработал на своих хозяев Медичи, дабы возвеличить их род: опубликовал в 1439 году (то есть через год после приезда во Флоренцию Плифона с византийскими архивами) 12-томную «Историю Флоренции» (и это — до начала книгопечатания!), в которой ничтоже сумняшеся просто переписаны византийские хроники с заменой места действия и действующих лиц на флорентийские. И средневековая история Флоренции сразу «удлинилась» примерно на 260 лет (как раз на срок «татаро-монгольского ига на Руси»!). С этого времени Флоренция и становится всемирным художественным салоном, торгующим «византийским антиквариатом» до сих пор. И именно на задворках мастерской великого Микеланджело в XVI веке откапывают новоиспеченного «древнегреческого Лаокоона», и после появления шедевров Леонардо да Винчи и Рафаэля внезапно «обнаруживают» творения и итальянских художников Проторенессанса (Джотто, Чимабуэ и др.), поскольку «византийских» изделий на рынке уже не хватало. Характерно, что иконами во Флоренции не торговали, поскольку за кражу православных икон в мусульманской Османской империи отрубали руки, это было опасно, а писать иконы флорентийские художники не умели. А вот изготовление «древних» рукописей было поставлено на поток-и не только во Флоренции, и продолжалось до XX века. И в XIX веке есть блестящее подтверждение фальсификации европейской культуры. Вещий Александр Сергеевич Пушкин был не только великим поэтом, но после 1832 г., когда он начал всерьез сомневаться в правдивости карам-зинской истории, и весьма скрупулезным историком, о чем знают сравнительно немногие. При написании цикла «Песни западных славян» он заподозрил, что поэтический сборник Проспера Мериме «Гузла» («Guzla», 1827 г.) основан не на настоящем боснийском фольклоре. По просьбе Пушкина его друг С. А. Соболевский в 1835 г. написал письмо П. Мериме с целью выяснить происхождение, по выражению Пушкина, этих «странных песен». В своем ответе честный Проспер Мериме, будучи пойман за руку, признался в том, что сам придумал весь свой «боснийский» фольклор, ради шутки желая посрамить бесчисленных, по его выражению, «фальсификаторов древней поэзии», и просил Соболевского извиниться за него перед Пушкиным,
