всегда находились.
В доме кузнеца Марка, как всегда, было шумно и копотно. Стук костей, стук кружек, пробный звон новехонького металла наполнял комнату.
— Эй, девка, жбан пивка сюда! Побыстрее!
Из кладовки мышкой юркнула девочка-подросток, щуплая, худенькая, пальцем переломить. Тяжелый жбан прогнул назад спину, и казалось, девчушка грохнется сейчас, и пиву конец. Не с пола же его слизывать? Слегка расплеснув, девчонка все-таки водрузила жбан на дубовый стол. Кузнец, кивнув, отослал дочь, махнув рукой в сторону кладовой.
— И что там? — пригубляя терпкое пиво, спросил он гостя.
— Говорят, чума в столице. Король туда ни ногой, замок в Товерне запер, даже маршала не пустил. Все, кто могли, из столицы выехали… а раз выехали, значит, чума может и дале идти. Правда, сейчас ворота, говорят, закрыли, а стража стреляет каждого, кто через стену лезет.
Дом кузнеца всегда был чем-то вроде корчмы для окрестных деревень. Только девок, как у корчмаря, и пьяных драк не водилось, и голытьбы не было, потому как собирались здесь люди взрослые, солидные, которые за делом к Марку пришли. Ну и вообще поговорить приходили. За обществом следил Марк самолично. И тому, кто вел себя неподобающим образом, кулак кузнеца въезжал в харю без поклонов и незамедлительно. А ведь еще и железа у Марка видимо-невидимо было! Оружейником он был знатным. Ну и вилы, они тоже вещь неглупая.
Разбойники Марка никогда не навещали. И хоть сыновей у кузнеца, на горе, не было, трое подмастерьев и ученики могли задать трепака целой деревне. Но, конечно, без сыновей не то.
В доме кузнеца водились только дочки — сейчас остались Мария и младшая, Хильдегарда. Лучшего кузнец не наделал: от трех жен нарожал семерых дочерей, плюнь да выбрось. Несколько померло во младенчестве, сделав тем самым одно доброе дело в своей жизни, старшая сгинула где-то в городе, вторая вышла замуж в соседней деревне, дитя носила. Кузнец мечтал, чтоб был мальчик.
— Говорят, чуму эту видали лет тридцать тому, и называли «потница», — продолжал гость, степенно оглаживая бороду. Борода и легкий акцент выдавали северянина, здесь-то ходили с голыми подбородками. — Человека бросает то в жар, то в холод, хрипит, бывает, потеет сильно, ну и помирает, знамо дело…
Кузнец кивал.
— А чирьи есть?
— Чирьев, сказывают, нет.
За соседними столами гуторили те, что пришли то за гвоздем, то за подковой, то за тем, то за этим.
— Эй, Мари! Н-неси ж-жбан! Д-девка…
«Скажи, что у него цирроз», — велел голос.
— Эй, кузнец! — возмущенно и пьяно вопил гость. — П-пусть н-несет, с-с… с-сс… с-скажи ей!
Мария, оглянувшись, пристально посмотрела на пьянчужку, и тот замолк. Ведовским взглядом смотрела Мари редко, но так взглядом и примораживала. А вот то, что этому дурню пить — через год домовину ладить, это ей голос сказал.
Голос полезный был. Помнится, повивальные бабки только руками всплескивали, как Мари над смертницами иголкой работала. С совсем малых лет кузнецову девчонку за знахарку признали, как и бабку ее, ведунью, не к ночи будь помянута… А в доме Мари гостей обносила, огородничала, ну и вообще по хозяйству. Спорая была, как мать. Только та была кровь да огонь, а Мари — тоща, как курченок.
— Сказывают, и после потницы выживают, — продолжал гость с севера. — Но не очень. Поэтому заразу лучше на порог не пускать. Как видишь — стрелой браконьерской, граф тебе только спасибо скажет!
— Да и в хозяйстве сгодится… — подмигнул отец, глядя, как Мари, ужом снуя мимо тесно наставленных столов, расставляла кислую капусту и настрелянное браконьерами мясо. Шутка была сомнительная: про Марка говорили, что он ест человечину, а в подвалах у него кровь в жбанах, в крови той дочки-ведьмы в полную луну купаются. Что ж, люди всегда говорят. А уж думают ли при этом — бог его знает. Кузнец слухи не опровергал. Зато и желающих к нему ночью в дом залезть немного было.
— Слушай, Мари, дело такое… — окликнул знахарку один из парней, ряболицый и простоватый. Смущаясь и придерживаясь за ремень, сидел он боком и как-то странно. Мария нахмурилась, подозревая похабное.
Но, похоже, парня прищучило всерьез.
— Чирей на заднице, — жалобно произнес больной, оглядываясь на сотоварищей. — Не чума ли? Пособи… только резать не надо! — испуганно заключил он. Дружки захохотали.
— Ты б еще дурную болезнь девке полечить предложил, — подмастерье искренне возмутился. К Марии подмастерья относились, как братья, и лезли защищать при каждом удобном случае — чтоб либо язык почесать, либо кулаки. — Вот ужо, погоди! Придет ее батя-то, он тебе прут каленый к чирью-то приложит!
Угроза была верная: было дело, прижег кузнец раскаленным прутом зад охальнику.
— Выживешь, «чумной», — Мари сходила в кладовую, связала в узелок сушеных трав. — Отвар сделаешь, на чистую тряпицу положишь. Только чистую, смотри — знаю я вас!
Разнеся еду и обнеся жаждущих, Мари выскользнула в прохладу октябрьского вечера. У осины уже ждал Генрих, из оруженосцев графа: надежный человек, приближенный к графской особе за доблесть и отвагу. Граф обещал ему должность начальника стражи — рыцаря простолюдину не дадут.
— Письмо снесешь? — шепнула Мари.
— А господин рыцарь жениться надумал, — Генрих скучающе глядел в небо. Сердце девушки ёкнуло. — Знатная невеста. Господин граф свидетелем будет.
Мари сникла. Спросила:
— А долго ли рыцарь пробудет у графа?
— Да почти оклемался.
— Так письмо-то снеси…
— Снесу.
Мари вернулась в комнату, со свежего воздуха заметны сразу стали чад под потолком, копоть, натоптанная грязь на полу. Пахло телом, кожей, едой. Грязно поглядел верткий, пронырливый Гуго, и Мари стало обидно. Из пристройки тянуло запахом горячего железа. В который раз Мари пожалела, что не родилась мальчишкой.
Мужчины обсуждали чуму, колдунов, а еще брюхатую Анну с Гнилых Низинок, что нагуляла от ландскнехтов. Мир, как обычно, замер в предчувствии апокалипсиса. И, как обычно, повсюду ждали неминуемого и на этот раз окончательного конца света.
— Эй, Мари!.. — крикнул отец, и Мария, подхватив кувшин, поспешила к гостям.
II
На обед собирались на втором и третьем этажах бокового корпуса, и Станислав, шагая от кабинета к лифту, от лифта к столовой, думал о своих снах. Сны складывались в книгу, в интересную, живую книгу о юной знахарке-ведьмовке. А еще над ним висел долг в библиотеке, за просрочку «Медицины древности».
— Представляешь, — нагнал Яр. — Этот гад говорит: я на вас проверку нашлю!
Бренар поморщился, Яр напомнил ему похабника Гуго из сна, что нехорошо смотрел на Марию. Хотя что между ними может быть общего? Тот низкий и рожей не вышел, а Яр высокий, красивый блондин. Станиславу даже смешно стало, как вообще можно сравнивать героя ненаписанной книги с живым человеком. Но сходство было.
— Натравит он, — не отставал Штапелев. — Если бы могли, давно бы уже… Интересно, кто им
