разве это не искусство из искусств — зарядить его благородной уверенностью в победе?
Можете вспомнить талантливого человека с уживчивым и податливым характером? Если и вспомните, он наверняка не из спорта. Тут надо под таким напряжением жить, что человек с легким нравом убежит. Значит, и футболу нужны люди упорные (но они часто бывают излишне упрямы) и азартные (а эти бывают чрезмерно вспыльчивы). Ничего не поделаешь, надо уметь работать с разными характерами.
И сделать все, чтобы они не устали друг от друга в дни долгого и трудного испытания, именуемого розыгрышем.
Не сникли подгнетом перегрузок.
Не засохли!
Вернувшись домой, я опубликовал в «Советском спорте» статью «Затворники», после которой меня попросили написать еще… объяснительную записку. О ней чуть позже, а пока — фрагменты из статьи.
«Убежден, что советские футболисты проиграли матч команде Уругвая задолго до той минуты, когда мчавшийся во весь дух к нашим воротам голландский судья неожиданно засчитал гол… Весь стадион, кроме продувной этой бестии, видел, что тремя секундами ранее мяч успел погостить за лицевой линией поля.
Проиграли раньше.
— Дородный полицейский с блестящей бляхой на груди и допотопным кольтом на боку, не обращая внимания на пресс-удостоверение, бесхитростно выясняет, не могу ли я подарить ему советский футбольный значок, и когда узнает, что могу, отпирает калитку. А говорили, чтобы попасть в команду, нужно получить разрешение чуть ли не самого департамента полиции.
У ребят постные лица и глаза очень усталых людей. Что за чертовщина? Неужели нельзя было придумать что-нибудь, чтобы выглядели они повеселее? Отвечает ли кто-нибудь за настроение в команде? У кого спросить, почему нет стола для пинг-понга? Оказалось, что посольство было готово прислать его, но ни у одной из сторон не нашлось пятнадцати долларов на перевозку. Почему нет шахмат, за исключением того комплекта, который привез с собой Гавриил Качалин? Почему нет в команде хотя бы крошечной библиотечки? Почему игроки не выезжают в город, кто придумал такой странный режим?
Говорят об одном «мероприятии, направленном на повышение боевого духа команды». Мероприятием называется широченная стенная газета, выпущенная туристами-бодрячками. Называется «Шайбу-шайбу!» Футболисты к ней и близко не подходят: «Не перепутали ли нас с хоккеистами, у которых завидная жизнь… всего-то три или четыре соперника в мире?» Главная мысль стенгазеты: «Когда в воротах Кавазашвили и Яшин, ни Пеле, ни Жаирзиньо не страшен».
За шахматной партией спрашиваю у Гавриила Качалина, не кажется ли ему, что затворничество начинает тяготить футболистов?
Тренер долго обдумывает ход. А может быть, обдумывает ответ. Вроде бы через силу вспоминает об одном предупреждении полиции.
Я уже успел услышать о нем от руководства нашей делегации: просили быть предельно бдительными и опасаться возможных провокаций. Из анонимных звонков якобы следовало, что кто-то кого-то собирается похитить. Особенно упорно распространялись эти слухи перед матчем Мексика—СССР — не для того ли, чтобы вывести игроков из равновесия? Мехико город неспокойный, взрывной, предупреждение выглядело серьезным. Мне же казалось, что ему были только рады наши футбольные начальники: когда все игроки на привязи, рядом, под боком, ими легче руководить, их легче воспитывать, нарушения режима механически исключаются. Забывали о том, что сенсорный голод — отсутствие новых впечатлений, однообразие бытия — злейший враг перед напряженным состязанием. Игроки уставали друг от друга. И от самих себя уставали. И от бесконечных опостылевших напоминаниях об ответственности предстоящих баталий, о доверии, которое необходимо оправдать. О том же, что свои командировочные и наградные футболисты получат лишь в том случае, если пробьются в полуфинал, сказали только один раз. Но это откровение запомнилось лучше всех других. Игроки не имели ни одного песо на карманные расходы. Других таких команд на чемпионате не было. (Делая небольшое отступление от первоначального текста, не могу не заметить, что домашняя закрепощенность отзывалась пагубным эхом на противоположном конце земли).
Едва команда прибывает на тренировочную базу «Астурия», ее руководители придирчиво проверяют, надежно ли заперла полиция все ворота, двери и калитки. Полдень, немилосердно палит солнце. Над зеленым полем поднимается пар. Тренировка идет до изнеможения. Если уж Яшин едва стоит на ногах, вы можете себе без труда представить, как выглядят другие, бегавшие. После такой «зарядки» необходима основательная нервная разрядка. Команда возвращается в отель. Снова запираются двери и ворота. И снова все мысли о футболе — за обедом, во время индивидуальных собеседований, у двух телевизоров и потом до утра — во сне».
Глубоко чту тренера Качалина. На его месте я отказался бы работать в таких условиях. Никому ничего не объясняя, остался бы дома. Но может быть, и он не предполагал, в каких условиях по велениям озабоченного начальства придется жить и готовиться к играм его команде (ремарка-2000).
«Психологическая усталость пока не бросается в глаза, но уже дает о себе знать. Один форвард не разговариваете другим. Просто не замечает его. Тот, другой, участвуя в закрытом тренерском опросе и предлагая свой вариант сборной, не назвал первого, затаившего обиду. Надо было что-то предпринять, чтобы привести в норму разладившиеся отношения. Мне говорят (привожу высказывание дословно): «Пришлось провести определенную работу с «вычеркнутым» нападающим, чтобы он не обижался и начал играть коллективно. Он дал обязательство играть коллективно».
Видимо, не очень много проку было в «определенной работе».
Я подумал об этом в тот самый момент матча с уругвайцами, когда все висело на волоске, и когда наш обиженный форвард вдруг оказался с мячом близ чужой штрафной площадки. Перед ним был лишь один защитник. А на правом фланге ждал паса наш никем не прикрытый игрок, если бы он получил мяч, вышел бы один на один с вратарем. Но ласа не последовало; Владевший мячом попытался обвести защитника и проиграл поединок. Ждавший передачу горестно всплеснул руками. Это был тот самый форвард, который предлагал «свой вариант».
— Что стряслось с вашей сборной? — спрашивал французский футбольный обозреватель Жан Ферран, поставивший СССР после матча с бельгийцами в число призеров чемпионата.
— Почему ваши выглядели такими утомленными? — интересовался турецкий комментатор Гюндуз Килич, лишь неделю назад написавший в своей газете: «Следите за русскими!».
— Показалось, что нападающих вдруг взяли да заколдовали, — говорил корреспондент агентства «Рейтер» Роберт Эванс, до переезда в Мексику пять лет работавший в Москве. — Почему они играли так э- э… безвольно?
Мне хотелось ответить: «Потому, что все они устали от футбола, от затворничества да еще друг от друга».
Как случилось, что в подготовке команды к труднейшему испытанию взяли верх давно отжившие нормы и представления о том, что такое характер, настроение, искусство боевой закалки?
В команде были люди не просто из разных клубов, были люди разных национальностей, а это значило — темпераментов, наклонностей, привычек. Одинаковые интонации, одинаковые рекомендации и, главное, один и тот же режим, опостылевший всем, из чьих это, хотелось бы знать, «научных разработок»? О футболистах заботились с неуклюжей подозрительностью суетливой и опасливой бабушки, спокойной за внуков лишь когда они рядом, под надзором. А если внукам за двадцать и они приехали в интереснейший город, который им не разрешают посмотреть? Как должны чувствовать себя внуки?
Для них готовили блюда известные кулинары, прибывшие из Москвы. А молодцы испытывали голод, тот самый, сенсорный, которого так боятся психологи, готовящие космонавтов к долгому отрыву от земли. На дальнем краю планеты, где другая природа, другой климат, где пульсируют волнения и тревоги крупнейшего в мире спортивного противоборства, он был опасен вдвойне. А еще молодцы испытывали жажду: ни до, ни после тренировки они не имели права взять в гостиничном буфете бутылку прохладительного напитка, хотя бы в счет будущего гонорара… Было еще неизвестно, получат ли они этот гонорар вообще.
