стороны ОКБ-30. Договорились позднее (в связи с отпусками) приступить к фактическому выделению ОКБ- 30. Мог ли я предполагать, что это был маневр, рассчитанный на возобновление игры с центра поля после передышки? Да, это был маневр тех самых злокозненных высокоорганизованных сил, которые противодействовали созданию системы «А», ждали провала ее, считая, что «это такая же глупость, как стрельба снарядом по снаряду».
Я опасался, что после 4 марта эти силы будут еще агрессивнее и изощреннее мешать продвижению этого дела, началом которого явилась система «А». Ибо благодаря первым успехам этого дела оно в воображении вчерашних скептиков уже перестало быть глупостью, превратилось в мираж уплывающего от них престижного казенного пирога, и они, движимые воспаленной алчностью и корыстолюбной завистью, изо всех сил начнут работать локтями, пробиваясь к этому пирогу.
Горько и обидно писать об этом, но, увы, мои опасения более чем оправдались. Дело, начатое в системе «А», — поражение баллистических ракет безъядерными противоракетами, — не получило продолжения и преемственного развития в наших работах по проблематике ПРО. Оно было задушено и предано забвению невежественными охотниками до легких противоракетных хлебов и пирогов, способными лишь заглатывать зарубежную дезинформацию либо зарубежные идеи, отработавшие свое и за ненадобностью выброшенные на свалку.
Но я, конечно, не мог даже на секунду помыслить о возможности такого жуткого финала, когда 31 августа докладывал Президиуму ЦК КПСС о результатах работ, выполненных на средствах системы «А» и об уточнениях тактико-технических характеристик системы ПРО Москвы. Проект представленного при этом докладе постановления был принят, и в нем был даже пункт о представлении к награждению орденами и медалями СССР наиболее отличившихся участников создания и испытаний системы «А». Впрочем, этот пункт никто не собирался выполнять, так как руководство головного министерства в лице самого министра Калмыкова было против него. И, конечно же, не мог я подозревать, что моим «родным» Минрадиопромом вместе с неугомонным Челомеем готовится мощная торпеда против всего, что записано в этом постановлении. И будет ей название — система «Таран».
…Впервые фамилию Челомея я услышал в июне 1960 года на собрании отделения технических наук Академии наук СССР, посвященном очередным выборам в члены-корреспонденты и действительные члены (академики). Академик А. А. Благонравов зачитывал фамилии выдвинутых кандидатов, среди которых был и «известный конструктор летательных аппаратов член-корреспондент Академии наук СССР Владимир Николаевич Челомей».
Я бы и не обратил внимания на эту кандидатуру, если бы не одно, показавшееся мне странным, обстоятельство: специалист по механике выдвинут на избрание в академики по автоматике. Я вообще впервые, после избрания меня в членкоры в 1958 году, присутствовал на выборах, не знал положения о выборах, думал, что это такая же примерно процедура, как выборы в профсоюзной организации. Не знал я и того, что голосовать будут только академики и поэтому не очень даже прилично членкору высказывать свое мнение по кандидатам в академики. Более того: я первым взял слово при обсуждении и заявил, что В. Н. Челомея надо избирать по специальности «механика», а не «автоматика».
Когда я сел, сидевший рядом со мной Сергей Павлович Королев тихонько сказал мне: «Ну и мудрец же ты, ГрЫша (он так и назвал меня по-украински через «Ы» и на «ты», чего никогда не делал раньше): ловко ты отвел кандидатуру Челомея». Я искренне удивился, сказал, что никакого отвода я не имел в виду. Тогда Сергей Павлович объяснил мне, что по механике вакансии не объявлялись и поэтому, выборы по этой специальности проводиться не будут. Таковы уставные правила. Я сказал: «Тогда и нечего было ему выдвигаться».
После меня поспешно поднялся с места завотделом ЦК КПСС по науке, членкор В. А. Кириллин и сказал, что Челомей — ученый широкого профиля и практически много занимается проблемами автоматики, поскольку она широко применяется в современных летательных аппаратах. Прозрачно намекнул, что ЦК может выделить дополнительные вакансии, чтобы кроме Челомея можно было избрать и других кандидатов по автоматике. Голосование показало, что устами новичка-членкора глаголила истина: в первом лее туре на объявленную вакансию по автоматике был избран Вадим Александрович Трапезников, директор института автоматики и телемеханики АН СССР.
На дополнительно раздобытую Кириллиным вакансию был избран Борис Александрович Петров — впоследствии председатель «Интеркосмоса». Предложение попросить в ЦК еще одну вакансию для оставшегося единственного кандидата академики отвергли, заявив, что на этот раз откажутся от участия в голосовании, один из них даже заявил, что все это начинает походить на балаган.
Это происходило летом 1960 года, а год спустя 31 июля мне позвонил по кремлевке Сергей Павлович и предложил встретиться. Место встречи — в переулке у «устиновского» входа в Миноборонпром. К нему почти одновременно причалили Королев на ЗИС-110, я — на ЗИМе. Сергей Павлович выпроводил своего водителя к моему, — мол, у вас и у нас найдется о чем поговорить. Потом поднял стеклянную перегородку, отделявшую пассажирский салон ЗИСа от водителя, в лоб поставил мне вопрос:
— Григорий Васильевич, до каких пор мы будем терпеть этого бандита — Челомея?
— А что мы можем сделать? Он не один и действует через подручных и всевозможных подлипал.
— Давайте напишем вместе письмо в ЦК.
— Но оно все равно попадет к Хрущеву.
— Хрущев — это еще не ЦК, — сказал Сергей Павлович.
Сергей Павлович вел разговор твердо и решительно, и я понял, насколько его допекла проводимая с одобрения Хрущева «всеобщая челомеизация» ракетно-космической техники. Ставка делалась на то, чтобы прибрать к рукам Челомея вспаханную и засеянную Королевым и Янгелем ракетно-космическую целину. Мне довелось присутствовать на ряде совещаний, проводившихся Никитой Сергеевичем в присутствии в качестве статистов Л. И. Брежнева и Ф. Р. Козлова. На этих совещаниях Челомей выступал со своими прожектами «универсальных» ракетно-космических систем с иллюстрацией на плакатно-ватманскои живописи.
Причем это все, как правило, сопровождалось указаниями о подключении в ОКБ Челомея работавших с Королевым или Янгелем конструкторских организаций по двигателям, системам управления, без которых разработки Королева и соответственно Янгеля повисали в воздухе. Я случайно был свидетелем очень резкого разговора Королева с Глушко в кулуарах одного из таких совещаний. Сергей Павлович говорил примерно следующее: «Ничего, мы с Кузнецовым обойдемся и без тебя, но ты еще будешь на коленях просить у меня работу» (подлинные образные выражения я отпускаю).
Я понял, что Глушко переметнулся на более легкие челомеевские хлеба, оставив Королева без двигателей в его лунном проекте, а Кузнецов — конструктор авиационных двигателей, который, по замыслу Королева, должен был его выручить в связи с отступничеством Глушко.
Вспомнил я и другой случай, когда Челомей жаловался Хрущеву на Янгеля за то, что тот не разрешает переслать записи, сделанные сотрудниками Челомея при ознакомлении с изделиями главного конструктора Янгеля. Михаил Кузьмич с ехидцей ответил, что это материалы особой важности, которые вывозить с предприятия не разрешено по режиму, но Хрущев его резко оборвал:
— Товарищ Янгель, это секреты советского государства, а не вашей частной лавочки. Немедленно вышлите их товарищу Челомею.
Таким образом, не только разрушались сложившиеся у Королева и Янгеля кооперации соисполнителей, но и в открытую воровался научно-технологический задел этих прославленных конструкторов.
Вспоминая все это, я подумал, что слишком большая сила стоит за челомеевщиной и вряд ли ее можно перешибить нашим с СП письмом. Но главное, — и я об этом прямо сказал Сергею Павловичу, — мы с ним сейчас в разных общественно-весовых категориях: он подпишет письмо, выражая мнение мощной конструкторской организации, мою же подпись от имени КБ-1 легко дезавуирует взгромоздившийся надо мной ответственный руководитель и «сверхгенеральный» конструктор. Поэтому я считаю, что с письмом надо повременить, пока я не добьюсь выделения ОКБ-30 в самостоятельную организацию. Завтра я уезжаю в отпуск, через месяц вернусь и вплотную займусь этим делом.
— Хорошо, — сказал Сергей Павлович. — А я через неделю запущу человека в космос на сутки, — это тоже будет аргумент в нашу пользу. Желаю вам успеха.
Мы расстались, а у меня неотвязно вертелась мысль: вот он запустит человека в космос на сутки,
