VI для его личного служения три сосуда с вином из Патмоса. Папа поблагодарил за этот жест, который «символизирует неизменность единой жертвы Христовой и соучастие в едином священстве и в едином таинстве».
Братское лобзание, коим обменялись папа с патриархом и имеющее такое значение в «экзистенциальном языке» патриарха, символизировало общение, которое следовало установить прежде всего в любви. «Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и гам вспомнишь, что брат твой имеет что–нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди, прежде примирись с братом своим, и тогда приди и принеси дар твой» (Мф 5.23–24). И папа с патриархом часто обращались к этому тексту. Однако лобзание мира имеет и другие приложения чисто богословского характера. В восточном обряде оно происходит после «литургии слова», когда начинается «литургия таинства». Им обмениваются только сослужащие, однако в древней Церкви все давали целование друг другу, как это происходит в наше время только в пасхальную ночь. И в момент целования священник провозглашает: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы» и народ, (или хор, который его представляет) отвечает: «Отца и Сына и Святого Духа, Троицу Единосущную и Нераздельную». Так община, скрепленная взаимной любовью, становится в каком–то смысле иконой Триединого Бога, иконой Бога Живого, Который есть любовь. Тогда эта община может исповедовать истину, — не как систему, но как откровение троической жизни, которая даруется в хлебе и вине, ставшими Телом и Кровью Воскресшего.
Лобзание мира в православной традиции не чисто аффективный жест, ибо в нем выражает себя литургическое богословие. Это жест сердца, которое в исихастском понимании есть орган целостного познания. Лобзание мира, коим обменялись в Иерусалиме, заключает в себе глубокий смысл: оно служит конкретнейшим выражением тайны св. Троицы, которая облекает нас и позволяет любить. Одновременно оно свидетельствует о богословии соборности. И все разгадывается в Первосвященнической молитве Христовой, совместно прочитанной папой и патриархом. Для православного она имеет не только экуменическую, но и чисто экклезиологическую значимость. Тринитарная любовь, переданная Христом человечеству, непрестанно созидает Церковь, которая воспринимает ее в молитве, сливающейся с молитвой ее Основателя. Дух не назван, однако в словах «Я в них и Ты во Мне» можно сказать, что предлог «в» указывает на присутствие и действие Утешителя, ипостаси любви и жизни, заключенной в сокровенной сопряженности одной Личности с Другой… Какая сильная радость для патриарха, представляющего Церковь, традиция которой золотой и кровавой нитью вьется вокруг Иоаннова свидетельства: прочитать этот текст вместе с представителем Церкви–сестры, наделенной харизмой Петра. По видению молодого Афинагора, лодка Иоанна и лодка Петра приходят на помощь друг другу. Евангелие от Иоанна раскрывает нам церковную тайну, согласно которой Дух осуществляет таинственное присутствие Воскресшего, а оно, в свою очередь, становится источником жизни в Духе Святом. Преодолевая западные противопоставления, само таинство порождает Дух пророчества и свободы. Таким образом Петр входит в полноту Двенадцати. И если он их видимое средоточие, не является ли Иоанн их таинственной серединой? Будучи носителем их слова, не может ли Иоанн стать носителем Духа, «великим духоносцем»? Таким образом Папа, не говоря о проблемах, возникающих из современного выражения примата, снова входит в полноту сопричастия. Возглас Аксиос, подтверждающий избрание народа Божия, при возложении панагии, подаренной Патриархом, является как бы новой инвеститурой, через вселенскую духовность тех дней, когда на время, чудесным образом, обновляется братство Церкви Двенадцати. Тогда мир, осуществляемый в любви, может быть передан, и Папа с Патриархом единым жестом преподают благословение.
Конечно, только временно. Но семя посеяно и будет возрастать согласно своим ритмам, в Духе терпения и молчания. Доверие заменило страх и презрение. Впредь каждый будет действовать как бы в присутствии другого. В начале сентября 1963 года, когда о. Андрей Скрима, в качестве представителя Патриарха, приехал в Венецию на конгресс изучения Афона, Павел VI поручил ему передать Афинагору I медаль своей коронации с личным изображением. Патриарх сохранил эту медаль и показал ее Папе в Иерусалиме, сказав: «Вы всегда со мной».
* * *
Он
После стольких веков мы были снова вместе со слезами на глазах, одни перед тем же Богом, тем же Христом, той же Девой Марией и теми же мучениками, в необъяснимом обоюдном доверии. Это была встреча двух братьев. Папа — человек большого сердца, почти болезненной доброй воли. Он внушает глубокую симпатию.
Я верю в искренность Павла VI, в его желание единства. Я люблю его, ценю, восхищаюсь им. Он это знает.
В нем есть что–то напряженное, волевое и патетическое одновременно. Позднее, когда мы познакомились поближе, я сказал ему: «Мне говорят, что вы мало спите, едва прикасаетесь к еде и постоянно работаете, так что у вас даже нет времени пройтись по саду Я старый человек, позвольте мне дать вам совет: вам нужно побольше спать, побольше есть, поменьше работать, иногда гулять по саду и несмотря ни на что улыбаться…».
Но папа прежде всего одинок. Мы все нуждаемся и братьях. Поэтому я хотел бы, чтобы он принял меня как брата, пусть и убогого, последнего среди всех остальных, но все же брата.
Я
После паломничества в Иерусалим, вы заказал икону встречи, изображающую объятие апостоле Петра и Андрея.
Он
Да. Святой Андрей — покровитель Константинопольской Церкви, может быть, ее основатель. Но прежде всего: Петр и Андрей были братьями! Андрей был «первозванным», ибо это он позвал своего брата. И рассказывает об этом Иоанн!
«Одним из двух, слышавших от Иоанна об Иисусе и последовавших за Ним, был Андрей, брат Симона Петра. Он первый находит брата своего Симона и говорит ему: мы нашли Мессию, что значит «Христос». И привел его к Иисусу. Иисус же, взглянув на него, сказал: ты — Симон, сын Ионин, ты наречешься Кифа, что значит «камень» (Петр)». (Ин 1,40–42).
Описания и фотографии паломничества Павла VI и Афинагора I в Святую Землю затопили средства массовой информации. Многочисленные иллюстрированные журналы и телевидение донесли облик патриарха до самых скромных домов. Символическое объятие было распространено — благодаря фотографиям, порой уподобляемым иконам — по всем континентам. Патриарх инстинктивно включился в культуру массовой информации, в которой преобладают образы и символы и о которой говорит Мак Лухан. Ажиотаж, поднятый журналистами вокруг путешествия папы, невольно придал некоторым жестам, требовавшим уединения и тайны — в особенности в момент молитвы — двусмысленность подготовленной постановки. Однако журналисты, которые имеют особое чутье и на хорошее и на дурное, подсознательно с особой силой, выделили встречу в Иерусалиме, потому что они ощутили власть некоторых образов.
Во–первых, многие западные католики обнаружили, что латинская Церковь не единственная на свете с сакраментальным пониманием слова Церковь. До сих пор, в силу обманчивого опыта экуменизма, другой христианин для них был неизменно протестантом: брат не только во Христе, но и западный брат, обладающий тем же культурным багажом для укоренения веры в Библии, но не уделяющий большого внимания сакраментальному аспекту Церкви, представляющемуся естественной монополией Римской Церкви. И вот внезапно появляются иные Церкви, обладающие тем же наследием, Церкви, занимающие многие апостольские кафедры, имеющие о себе больше свидетельств в Писании, чем кафедра Римская. Есть даже Иерусалимский патриархат! А то, что Рим — мать Церквей — только относительная истина. Иерусалимские образы паломничества послужили введением плюрализм для христианского народа Запада, откровением того, что самая глубокая тайна Церкви может выражаться в многообразии.
Вообще, говоря языком Юнга, эти образы пробудили впечатляющие архетипы в коллективном подсознании Запада. Не только у верующих, но и у равнодушных и особенно у маловерующих, которых теперь так много. Особенно провиденциально сочетались два архетипа: «центр мира» и «старый мудрец».
Традиционные космологии человечества, которые всегда символичны, образуются вокруг «центра» или «оси», представляющих присутствие или действие трансцендентного в существовании мира. В конечном итоге это лишь «сердце» человека, но чтобы вполне осознать этот «центральный очаг (выражение
