молитве перед священным престолом.
* * *
Стамбульская встреча между папой и патриархом, паломничество папы к местам первых Вселенских Соборов и Церквам Апокалипсиса, подобно встрече в Иерусалиме и паломничеству в Святую Землю, были* полны символизма и динамизма святости, который' водительствует людьми и возвышается над ними.
От Иерусалима к Стамбулу история Церкви повто ряет себя. В Стамбуле папа, видимо, живее почувствовал, что именно здесь, по обе стороны Босфора, строго и в то же время трепетно были сформулированы тайны Воплощения и св. Троицы. В самом Константинополе на Втором Вселенском Соборе «встретились Отцы наши по вере, дабы единым сердцем исповедать Троицу святую, единосущную и нераздельную». Уже Первый Вселенский Собор утвердил в Никее, «городе победы» — на восточном берегу пролива — Отца и Сына единосущными и одновременно отличными друг от друга, выразив этим парадокс личности и любви. Позднее в Халкидоне, азиатском пригороде Константинополя, Четвертый Вселенский Собор благодаря чудесному единодушию Запада и Востока провозгласил союз божественной и человеческой природы Христа «нераздельными и неслиянными» в единственной личности Воплощенного Слова. Немного дальше к югу, на эгейском побережье теперешней Турции, находится Эфес, куда папа приехал 26 июля. Здесь, Третий Вселенский Собор, подчеркивая, что сам Бог родился во плоти, закрепил за Марией имя «Богородицы»
На общей аудиенции 2 августа в Кастель Гандольфо папа подвел итог этих первых Соборов: «Они выявили и возвестили основные догматы нашей веры в Пресвятую Троицу, в Иисуса Христа, в Пресвятую Деву. Они вывели христианство на путь мышления по примеру Апостолов, они привели человеческую мысль к осмыслению той богословской реальности истины, которая была открыта в Евангелии; они обогатили язык веры незыблемыми и четкими формулировками»… «В этой области, — добавил папа, — Восток является учителем», ибо «он учит нас, что верующий призван к осмыслению истины, данной в Откровении». «Мы хотели засвидетельствовать нашей поездкой, что вера, сформулированная на Соборах этой благословенной земли, представляет собой широкую и прочную почву для начала изысканий, ведущих к полному восстановлению христианского общения между Католической Церковью и Церковью Православной».
* * *
Согласно западной традиции, восходящей еще к неразделенной Церкви, папа говорил лишь о первых четырех Соборах — Первом Никейском, Первом Константинопольском, Эфесском и Халкидонском. Православие же скорее настаивает на семи Вселенских Соборах, из коих три последних — Второй и Третий Константинопольский и Второй Никейский — также полностью принимаются Западом. Конечно Пятый Вселенский (Второй Константинопольский) Собор вызывал некоторое время противление на Западе и Пыл причиной насильственного задержания папы Вигилия в Константинополе, где император держал его просто под арестом. Но последующий — Третий — Константинопольский Собор явился великолепным плодом VII века, века, известного столь плодотворными связями христианского Запада и христианского Востока, запечатленного мученичеством папы Мартина I и великого византийского богослова Максима Исповедника. Это был образцовый Собор, проходивший под председательством римских легатов, позволивший всем направлениям выразить себя в ходе долгих дискуссий и споров… Что касается Седьмого Вселенского (Второго Никейского) Собора, посвященного иконопочитанию, то он обладает огромной значимостью, ибо он веками вдохновлял и по сей день вдохновляет священное искусство. Принятие его не составило проблемы для Рима, хотя весьма скверный латинский перевод итоговых документов и связанные с этим искажения вызвали споры среди богословов Карла Великого.
То что папа не упомянул этих трех Соборов объясняется тем, что христианский Запад, вполне принимая их, все еще не почувствовал всей их важности. Он усматривает в них лишь несколько витиеватый комментарий к предыдущим Соборам. В действительности же Пятый и Шестой Соборы заложили основу для энергетической христологии, обращенной на «обожение» человека при полном раскрытии его человече кой природы. Седьмой Собор показал, что Воплощение, проникая в материю, преображает ее в сиянии освященной личности…
Поэтому встреча Востока и Запада могла бы позволить последнему найти обновленную широту, касающуюся самих основ христианства.
* * *
Возвращаясь к временам еще более отдаленным, папа посетил места, связанные с Церквами апостолских времен, где особо хранится память об апостола Павле и Иоанне. Семь Церквей Апокалипсиса: Эфес екая, Смирнская, Пергамская, Фиатирская, Сардийская, Филадельфийская, Лаодикийская, находилисm на западе Малой Азии, вплоть до самого обмена населением 1922 года. Присутствие Иоанна особенно ощущается в Эфесе, где на горизонте вырисовывается Патмос. Так, послания семи Церквам, открывающие Апокалипсис, заключают в себе целую экклезиологию. Экклезиологию различия: каждая поместная церковь есть Церковь, и общение всех совершается в деснице Воскресшего, где звезды являют собой их небесные корни. Экклезиологию покаяния, ибо Церкви угрожает неверность, и Дух призывает покаяться: «Имеющий уши да слышит, что Дух говорит Церквам».
* * *
Наконец в сердце этого паломничества папы — Константинополь, заключающий в себе огромную духовную традицию, освобожденную от мирской власти, но тем более властную. Однако Константинополь — это Рим, перенесенный обращенным Константином с еще языческих берегов Тибра на берега Босфора, где он может более свободно соединиться с Иерусалимом и символизировать его. Этот новый Рим стал, подобно старому, матерью Церквей, так что Тойнби, например, мог говорить о двух Европах: той, чьи корни протягиваются к Риму, и другой — укорененной в Константинополе. Этот новый Рим, подобно старому, быть может, еще в большей степени, стал горнилом христианского гуманизма, тайна которого явила себя из глубины — тайна света и Духа Святого; на основе ее Симеон Новый Богослов и Григорий Палама создали синтез, еще ожидающий своего раскрытия в культуре.
Старый Рим воплощает собой историческую непрерывность западного христианства; сталь плуга долгое иремя была имперской выплавки, что было чревато безжалостными противоречиями, но борозды были проведены, и почва подготовлена для евангельского сева.
Новый Рим мог бы воплощать собой историческую прерывность восточного христианства, его смерть– воскресение, его назначение изнутри насыщать культур или же верно хранить «под снегом» враждебной истории зерно окончательного преображения.
Два Рима: две Церкви–матери, связанные узами не* легкого братства и ныне рассеянной драмой 1054 года.) Их схожесть сохраняется даже в наименованиях: византиицы называли себя «римлянами». От послания папы Льва Халкидонскому Собору до послания папы Агафона Третьему Собору в Константинополе, сохранялось промыслительное сотрудничество двух Римов. А если их тайное родство, пробуждаясь сегодня, позволит духовному зерну, сбереженному одним, оплодотворить собою борозды, проведенные сильной рукой другого? Каким может быть значение восточного ощущения бытия и Света, сегодня, когда Запад овладевает космосом, не умея, однако, любить его?
И вот в эти июльские дни 1967 года все было сделано папой и патриархом, чтобы выявить это вновь обретенное братство.
* * *
Выявить — прежде всего языком жестов. Павел VI на этот раз прошел до конца путь, начатый кардиналом Беа. В Святой Софии на месте главного алтаря он преклонил колени для молитвы, спросив предварительно разрешения у турецкого министра, который сопровождал его. Это был мужественный жест со стороны человека, который хотел придать своему путешествию также значение дружеского сближения с народом в большей части мусульманским. В турецкой прессе раздалось несколько протестующих голосов, студенты–националисты пришли в Святую Софию, чтобы совершить демонстративные поклоны по мусульманскому обряду… Но факт остается фактом: в 1967 году сам папа на коленях молился там, где в 1054 году папские легаты оставили ложь и проклятие. Ибо попреки тому, что думают большинство наших современников и, увы! столько христиан, нет ничего более обязывающего, чем молитва.
Для выражения братской любви личные жесты соединились с литургическими. Здесь главная роль принадлежала патриарху.
