Суси-нуар. Занимательное муракамиедение

другой считал, что испытывает. Твой киль давно увяз в песке, таран врага уже стучится во врата… (Или таки «в ворота€»?)

В молодости тебе нравилось думать, что если постараешься, ты сможешь стать кем-то еще. Скажем, уехать в Штаты, открыть свой маленький бар в каком-нибудь Санта-Фе и познакомиться там с Джоди Фостер. Или, если мыслить реалистичнее (насколько реалистичнее – вопрос отдельный!), подобрать себе жизнь, куда более подходящую для раскрытия своего настоящего «я». Ты читал «Контркультуру» с Кортасаром и Лао-Цзы вперемежку с «Иллюзиями» в переводе местных кришнаитов. Ты слушал Янку, Башлачева, Дёмина, переводил Тома Уэйтса и знал наизусть весь «Пинк Флойд». С детства подглядывал в то, что украдкой читал отец, пытаясь понять, куда же всё это плывет. Но, словно яхта с погнутым килем, всегда возвращался туда же, откуда хотел подальше уплыть: к себе настоящему. К тому, кто вообще никуда не плывет, а всегда остается на берегу и ждет, когда ты вернешься.

Стоит ли еще на что-то надеяться?

Твоя жажда реальности сильнее тебя. Тебе вечно не хватает чувства реальности в жизни. Как у безумца, что умудрился залезть на Эльбрус без кислородной маски. Тебе кажется, что даже на вершине ты остаешься в горизонтальном, земном измерении. И уверен, что этот воздух для тебя ядовит. А он такой же – просто его стало меньше.

Воздух реальности. Чем выше забираешься, тем ее меньше – со всеми ее несправедливостями, притеснениями, неравенством, дискриминацией и дьявол знает чем еще. Только дышать все труднее. Меньше воздуха – меньше жизни. Ведь больше всего жизни там, на нулевой отметке. А здесь уже и непонятно – то ли есть она у тебя, то ли нет.

Эльбрус подо мною… И часто вы здесь бываете?[18]

И все-таки только здесь, стоя мурашкой на этой вершине под распахнутым небом, и начинаешь по- настоящему радоваться жизни. А потом возвращаться домой и разглядывать улиток в траве. Гадать, как называются эти цветы. Вслушиваться в случайные фразы людей: «И куда ты все время торопишься?» Покупать семнадцатилетним симпатичным толстушкам французские пирожные и задумываться о том, почему ты за всю жизнь не соблазнил ни одной неуклюжей долговязой девчонки. И рассказывать им про тот мир. Куда уходит все, что умирает здесь, – и наоборот.

Разними свой мозг на половинки, это несложно. Зависни между мирами и любуйся, как красиво и мудро устроена твоя жизнь:

По скамейке ползла улитка. Еще одно открытие. До сих пор я считал, что улитки появляются только после июньских дождей. И от простого вопроса: «Куда же, в таком случае, они деваются во все остальные месяцы?» – у меня бы, наверное, мозги переклинило.

Подобрав октябрьскую улитку, я сунул ее в горшок. Затем, чуть подумав, пересадил на цветочный лист. Несколько секунд улитка ежилась на листе, пытаясь удержать равновесие, но потом прицепилась покрепче и стала неспешно осваивать изменившийся мир.

И когда ты действительно поймешь: те, кто ушел, уже не вернутся – и начнешь говорить с ними вот так же, как ты говоришь с нами всеми, – они наконец оживут. Чтобы оберегать тебя и после смерти.

«Подобное понимание мира не могло не сказаться на законах японского искусства», – пишет Татьяна Григорьева в статье «Путь японской культуры» и цитирует писателя Дзюнъитиро Танидзаки (1886—1965) из его «Заметок об искусстве»:

«Совершенная композиция предполагает такую согласованность, такую связь внутри произведения, что, когда тянешь за собой одну нить, мгновенно находишь отклик в целом… Когда я говорю «композиция», возможно, возникает мысль о статичном состоянии, о неподвижной форме. Но это не форма, а сила, вернее, равновесие сил, напряженных до предела»⁷².

Или – половинок нашего мозга, изо всех сил думающих в противоположные стороны.

13 Матрица: русификация73

Эх, сидеть бы с тобой сейчас бок о бок у маленького ночного костра на морском берегу. С бутылкой «Ахашени», пачкой сигарет, и чтобы волны шелестели. И слушать, как ты задумчиво рассказываешь мне, что человек взрослеет, что хочет он того или нет, а набирается опыта, теряет наивность и невинность. А это почище снега и ветра и трогает всех, вне зависимости от времени и места…

О том, что у тебя есть сестра, которой двадцать три года. И кто-то там еще восемнадцати лет. И несколько мелких романов с теми, кто намного младше тебя, с ними ты тоже общаешься. И все они, конечно же, говорят нормальным, правильным, вполне литературным языком. Ты призываешь посмотреть на тиражи книг сегодняшнего дня, на то, что читает молодежь. Дескать, это нам не Доценко какой-нибудь, которого читают лысые дяденьки и варикозные тетеньки. Молодежь читает не кого-нибудь, а Мураками. Нет, конечно, Мураками не есть твой любимый писатель, но он, безусловно, писатель не вульгарный. Он, безусловно, писатель не примитивный. Все их любимые писатели – Перес-Реверте, Мураками, Пелевин, ну да, все, что называется модным романом, все, что хорошо продается, причем не только в Москве и Петербурге, а по всей стране, – довольно-таки культурная литература. Очень хорошо сделанная, с большим объемом цивилизационной информации, заложенной внутри, даже не проявленной, а просто внутри нее существующей, отзвуками, отсветами. Что на сегодняшний день и является молодежной литературой.

А море смеется

У края лагуны…

Ты удивляешься: мол, с одной стороны, они читают Мураками и слушают хорошую западную музыку – вон какие концерты стали привозить сюда и сколько они собирают народу. А с другой стороны, получается, что мы же сами и хотим, чтобы они у нас выглядели дикими, примитивными, тупо разговаривали. Ты знаешь, кто ходит на концерты Маши Распутиной? Нет, ни в коем случае не молодежь. Молодежь составляет в лучшем случае двадцать процентов зала. Молодежь ломится на какого-нибудь там Моби. Или если говорить о русской музыке – молодежь ходит на «Мумий-Тролля». На Земфиру, да. То есть на самом деле они действительно свободны, они действительно другие…

Пенные зубы,

Лазурные губы⁷⁴.

Еще вина? Да ты не бойся, здесь не укачивает.

P. S. Спасибо за «Столицу». Вся старенькая подшивка, что от тебя осталась, давно расползлась по городам и весям Хонсю.

* * *

Бесполезная информация:

В «Песне ветра» герои для сообщения между собой пишут 2 письма, 30 раз говорят по телефону и ни разу не пользуются компьютером.

В «Пинболе» герои писем не пишут, 43 раза говорят по телефону и ни разу не выходят на связь по компьютеру.

В «Хрониках Заводной Птицы» – 98 писем, 285 звонков и 48 случаев общения по компьютеру.

С 1970 по 2000 г. средний возраст читателей Мураками в Японии – около 30 лет – практически не изменился.

14 Исцеление возрастом. «Норвежский лес»

Имя: Edik S., Город: Los Angeles

Заметил, что «Norwegian Wood» у вас почему-то переводят на русский как «Норвежский лес». Дело в том, что если название этой книги взято Мураками из одноименной песни «The Beatles», переводить надо как «Норвежское дерево» или «Норвежская древесина», а совсем не как «лес». В песне идет речь о парне, приглашенном домой случайно встреченной девушкой. Мебель квартиры вся сделана из норвежского дерева (подразумевается, очень дорогая). Парень, проговорив почти всю ночь с девушкой, отправляется спать в ванную комнату. Когда он просыпается, то находит себя в одиночестве (из контекста следует, что девушка на работе). Недолго думая наш герой поджигает норвежскую мебель, последней фразой в песне является саркастическое «Isn’t it good, Norwegian wood». Так что «лес» тут ни при чем.