ведро с собой прихватить и тазик. И тряпок всяких побольше. Тут же ужас что такое творится…
— Ничего, справимся! — снова улыбнулся он ей и исчез торопливо, откликнувшись на грубый нецензурно-бравый призыв второго, видимо, слесаря, не столь вежливого, как встретивший Надежду в дверях верзила. Потом он еще выговаривал Саше что-то трехэтажное и цветисто-заковыристое — она уж не стала слушать, выскочила пробкой за дверь. Терпеть не могла крепких выражений. Не из женской нежности, а с детства их не любила. Папины друзья так же вот заковыристо изощрялись, когда они с мамой пытались вытащить его из их разгульной компании…
А всего через полчаса, пыхтя от усердия и сталкиваясь время от времени поднятыми вверх попами, они уже собирали воду большими тряпками, на которые Надежда не пожалела двух довольно добротных еще простыней, и рассуждали с удовольствием о том, что слава богу — Ветка живет на первом этаже, а иначе без греха с соседями потом бы точно не обошлось. Заодно Надежда рассказала Саше и Веткину грустную историю. И про мужа-подлеца, и про отсутствие в ее жизни алиментов и всякой другой родственной помощи, и про ночное шитье дешевых нарядов…
— А она все равно молодец, твоя Ветка. Трудно, а держится. Маленький стойкий оловянный солдатик. Я в детстве, знаешь, очень любил такую сказку…
Они поднялись во весь рост одновременно, так же одновременно потянулись вытереть вспотевшие лбы ладонями, да спохватились вовремя — руки-то грязнее некуда… Лукаво улыбнувшись, Надежда проговорила весело:
— Слушай, Саш, а ты ничего странного не заметил?
— А что такое?
— Что, что… Мы с тобой на «ты» перешли, и сами не заметили, когда!
— Ну, было бы странно, знаешь, выкать женщине, которая задирает по самое ничего юбку и шлепает по щиколотку в воде! Да еще и на шпильках!
— Когда это я юбку задирала, интересно? — возмутилась искренне Надежда.
— Задирала, задирала! Я видел, когда с антресолей ящик с инструментами снимал!
— А ты! А ты! Ты на Ветку в трусах смотрел, вот!
— А она что, в трусах была, да? Хм, жалко, я не заметил…
Они хихикнули в унисон и снова согнулись закорючками, завозили по полу тряпками, сгоняя воду в одну общую лужу. Вскоре Надежда уже протирала Веткин пол насухо, а Саша старательно отмывал в ванной детские игрушки, драил их мыльной щеткой и громко объяснялся с кем то по мобильнику, зажатому между ухом и плечом:
— На завтра, на завтра все переносим! Да, у меня непредвиденные обстоятельства случились! Именно так! Ну, значит завтра проведем сразу два совещания… Все, все, я очень сейчас занят, не могу говорить…
«Видел бы твой собеседник, чем ты сейчас занят!» — усмехнулась про себя Надежда, одновременно исполнившись радостной к нему благодарностью. Вот Витя ни при каких условиях не стал бы Веткиной проблемой заниматься. Да еще и костюмчик пачкать! Витя очень свою чистоплотность да ухоженность уважал. Хотя чего это она о нем в прошедшем времени…
Провозились они Веткиным попорченным хозяйством еще долго, до самого позднего вечера. Сама хозяйка успела за это время и согреться, и детей в Надеждиной квартире спать уложить, и нарисоваться в собственных дверях бледным изваянием, плотно упакованным в розовый банный Надеждин халат. Спросила тихо и скромно:
— Ребята, а может, чаю?
— Ничего себе, чаю! Мы тут устряпались уже все, а она — чаю! Ты нам посущественней чего-нибудь давай! — возмущенно повернулась к ней Надежда.
— Это что, в смысле выпить, что ли? Так у меня водка есть, я Машеньке на компрессы покупала…
— Ага, выпить! Я про еду говорю, а не про выпить! — снова накинулась на нее Надя.
— А что? И выпить тоже можно! — подал голос из ванной Саша. — С устатку, так сказать. По-моему, мы по сто фронтовых граммов с тобой точно заслужили!
— Фу… — сморщила нос Надежда и передернулась от отвращения. — Нет уж, это без меня…
Да и тебе не советую! Вот остановит тебя гаишник, а ты вывалишься к нему с запахом, да еще и в таком затрапезном виде… Мало тебе было неприятностей? Снимай-ка лучше костюм, я его почистить попытаюсь, пока Ветка картошку жарит.
— Как это — снимай? А я в чем буду? — развел руками Саша.
— Да я тебе сейчас рубашку и штаны Витины принесу!
Не слушая его возражений, она быстро поднялась в свою квартиру, прокралась, чтоб не разбудить детей, к платяному шкафу, вытащила с полочки старую фланелевую Витину рубашку в клеточку и синие тренировочные штаны с лампасами. Потом прыснула тихонько, представив Сашу в этом одеянии, и так же прокралась к выходу, повернула бесшумно ключ в дверях. Могла бы и не стараться — Артемка с Машенькой спали на ее диване, как убитые, сопели громко и почти в унисон. Умаялись с приключениями.
Когда Саша вышел из ванной в Витиных трениках, она изо всех сил постаралась сохранить на лице серьезную мину, но легкомысленный девчачий смех так и попер из нее нестерпимыми волнами. Хотя чего тут смешного, скажите? Треники как треники, ну, коротковаты малость. А больше все равно ничего приличного нет. Витя весь свой гардероб умудрился запихнуть в два больших чемодана. Только зимнюю одежду на потом оставил. А трениками этими побрезговал, наверное. Оно и понятно — чего ж он в новую жизнь, да в старых штанах…
Костюм Сашин она почистила, конечно, как смогла. Сухого места на брюках и пиджаке после ее стараний почти не осталось. Что ж, придется ему, бедному, всю ночь теперь с ними сидеть. Ждать, когда костюм высохнет. И пусть. И хорошо. Она вдруг улыбнулась сама себе в зеркало, поймав за хвост это самое «хорошо». И погрозила себе пальцем сердито. Чего это с ней? Что за легкомыслие такое, откуда оно вдруг взялось? Гнезда не свила, муж к другой ушел, с работы выгнали… Чему она сейчас так радуется? Не присутствию же здесь этого странного парня, голос которого доносится сюда из Веткиной кухни? Или все- таки… Вот уж действительно — чудны дела твои, господи!
В квартире сильно еще пахло сыростью, и они решили открыть окна и входную дверь, чтоб вытянуло немного. Сами уселись на кухне, расположились чинно за накрытым Веткой столом. В самую его сердцевину она взгромоздила бутылку водки, как заправская выпивоха, пристукнув донышком о столешницу. Посмеялись дружно. Бывает, что засияет вдруг нежным светом над такими неожиданно припозднившимися ночными посиделками особенная какая-то аура, спустится сверху теплым мягким покрывалом на собравшихся за общим столом, и никак не объяснишь себе образовавшихся тоненьких ниточек душевного комфорта, протянувшихся от одного к другому в маленьком пространстве стола. Они тонки и летучи, нежны и капризны, и возникают будто сам по себе, ниоткуда. И почему-то никогда она, эта особенная аура, не соизволит явиться именно там, где ее ждут намеренно и готовятся к застолью заранее и очень уж тщательно. Не появляется, и все, хоть ты тресни, как бы ни пыжились собравшиеся натужной своей веселостью…
Саша разлил водку по рюмкам, плеснул в Надю и Ветку замечательной своей улыбкой, сказал тост:
— Ну, девочки, за добрый день. И за жизнь… За нее, трудную и с ошибками, за нее, с неприятностями и удачами. За нее, прекрасную и счастливую. Вперед…
Надежда тоже опрокинула в себя рюмку. Впервые в жизни. И лихо так у нее это получилось! Закрыла глаза, словно прислушиваясь, что происходит у нее внутри. Ничего такого особенного не происходило, конечно. Ну, сверкнуло короткой вспышкой в желудке, потом разлилось легким теплом. Ничего, в общем, страшного. И все равно она чувствовала себя предательницей. Что-то такое сидело в ней, пришептывало маминым сердитым голосом — с ума сошла, чего творишь с собой такое… У тебя муж Витя трезвый- адекватный, а ты… А ты… Она торопливо открыла глаза, взглянула виновато на Сашу с Веткой, весело уплетающих картошку, будто и они могли услышать этот внутренний ее полустыд-полушепот. А подняв глаза чуть повыше, расширила их от ужаса и снова закрыла. Вот оно, началось! Вот оно, наказание за предательство — пьяные глюки уже тут как тут… Или не глюки? Или в самом деле…
В дверях кухни стоял Витя. Смотрел на них во все глаза, переводил взгляд удивленно с Нади на Сашу,
