действительности, что все события имели место лишь на бумаге – в письмах Булгарина и Великого Князя – или в речах – того же Ермолова, но никак не на самом деле.
Не хотелось о том думать, хотелось добраться до теплой постели, уснуть и проснуться – не завтра, а послезавтра, когда все, чему надо свершиться, уже свершилось бы. Но достижима эта мечта стала лишь тогда, когда штаб Константина остановился, наконец, верстах в шестидесяти от столицы, в поместье ***. Сам *** находился в Петербурге, их встретил управляющий, старик с апоплексическим лицом и остатками пегих волос за оттопыренными ушами. Услыхав, кто заехал к нему и кому он должен оказать гостеприимство, управляющий едва не грохнулся со ступеней высокого крыльца. Во всяком случае, взгляд, которым обратился он к раздраженно-хмурому Константину, был вполне бессмысленным. Адъютантам кое-как удалось привести его в чувство, и, спустя какое-то время, Великий Князь и офицеры расположились на ночлег.
Грибоедову досталась комната во втором этаже флигеля, с камином и постелью, покрытою пыльной попоной. Заспанная девка растопила камин, опасливо косясь на молчащего незнакомого барина. Грибоедов стоял спиною к ней, нелепо расставив ноги, и глядел в окно. Окно замерзло, ничего нельзя было рассмотреть, он просто скользил взглядом по причудливым узорам.
Дрова разгорелись, девка убежала. От камина потянуло влажным теплом. Грибоедов сбросил мокрую шубу, пододвинул ближе к огню кресло, сел. Тепло медленно обволакивало ноги, поднималось выше, наливало приятною тяжестью веки, вызывало дремоту. Но отдохнуть, наслаждаясь остановкою и теплом, ему не пришлось.
В дверь постучали.
– Войдите!
Дверь отворилась, однако в комнату не вошел никто. Грибоедов поднялся из кресла. На пороге стоял давешний управляющий.
– Виноват-с, – произнес, вернее, прошептал он. – Позвольте войти? – он держался за край двери кривыми пальцами.
– Прошу, – сказал Грибоедов.
Видимо, управляющий, приметив среди военных одного статского, счел возможным именно к нему обратиться, чтобы удовлетворить свое любопытство. Некоторое время он не решался войти, но желание поговорить с приезжим, что-то узнать от свежего человека, пересилило.
– Да вы сидите, ваше превосходительство, сидите, – поспешно сказал он и плотно прикрыл дверь за собою. – Я вас надолго не потревожу... – он помолчал, явно не зная, с чего начать. Чувствовалось, что гости посещали поместье не слишком часто – даром, что недалеко от столицы. – Вот-с... – сказал старик с виноватою улыбкой и как-то беспомщно развел руками. Грибоедов не торопился прийти к нему на помощь. Улыбка увяла на лице управляющего, пауза затягивалась, становилась просто неприличною. Наконец, приезжий сжалился:
– Давно ли хозяин уехал?
– Григорий Евсеевич? Да еще в начале декабря, почитай, – с видимым облегчением ответил управляющий. – Еще до того, как... – он запнулся.
– До чего? – спросил Грибоедов.
– Да вот... да вот-с, значит, до этого самого, – управляющий извлек из кармана большой красный платок, обтер лысину. – До всего этого.
Грибоедов усмехнулся. Заметив это, управляющий заторопился:
– Да вы, сударь, не подумайте, я – не то, что мужики здешние, чай, глупостей болтать не буду.
– А болтают? – безразличным тоном спросил Грибоедов.
– Как же-с! Болтают, ваше превосходительство, конечно, болтают, – управляющий говорил с видимым удовольствием, словно не замечая вежливого безразличия спросившего. – Еще как болтают!
– И что же именно? – Грибоедову вовсе не хотелось поддерживать беседу, но прервать ее он, почему- то, не мог, раздражался за это все более – не только на старика, но и на самого себя.
– Болтают, будто Бонапарт объявился на английских кораблях, – сказал, понизив голос, управляющий. – Будто вошел он в Неву и высадился в Петербурге. Ну и, понятное дело, объявил себя российским императором.
Это было настолько нелепо, что даже не смешно, но Грибоедов захохотал. Управляющий улыбнулся краешком рта:
– Да уж глупости, одно слово, – он махнул рукой. – Чего не наболтают. Однако... – он осторожно глянул на гостя. – Что ж в столице-то?
Но гость неопределенно пожал плечами и ответил:
– Мы ведь не из столицы, почтенный. Мы с Кавказа идем.
Управляющий покивал:
– Ну да, ну да, тоже, выходит, не знаете... – он вздохнул. – Я вот гляжу, батюшка, войско вы в Петербург ведете. Что же это, а? Может, и правда что? Ну, Бонапарт – не Бонапарт, но что-то стряслось?
Грибоедов вернулся к креслу. Едва оттаявшие сапоги снова замерзли, казалось, еще пуще прежнего, и неприятный озноб волнами пробегал по телу.
Его начало раздражать присутствие в комнате этого человека, вопросительно-просительное выражение его лица. Хотя раздражение это было вызвано всего лишь желанием отдохнуть. Он недовольно дернул плечом и сказал:
– Не знаю, любезный, ничего не знаю. Вот, Бог даст, войдем в Петербург, тогда будем знать. А сейчас... – он махнул рукой.
Поленья весело потрескивали, желто-голубые огоньки вели свою бесконечную пляску. Управляющий неловко топтался за спиной.
– Может, приказать ужин?
Грибоедов отрицательно качнул головой. Он очень хотел есть, хотел выпить чего-нибудь крепкого – лучше водки, – чтобы справиться с ознобом, чтобы хоть немного согреться. Но тогда ему пришлось бы терпеть присутствие этого человека, а больше голода его одолевало желание остаться в одиночестве, лечь и уснуть, забыться ненадолго. И он сказал:
– Ничего не хочу, ничего не надо, благодарю вас. Обсушусь вот, да и спать лягу. Устал.
– Виноват, виноват-с, ваше превосходительство, – управляющий, наконец-то понял, что его присутствие мешает приезжему, засуетился. – Что же это я, право... Отдыхайте, сударь, отдыхайте, – он замешкался немного у порога и вышел.
– Наполеон... Господи, ересь какая... – фыркнул Грибоедов. Он с наслаждением потянулся и решил уже не садиться перед камином, а покойно лечь в постель и проспать до самого утра.
И снова ему не пришлось отдохнуть. Едва успел он стянуть сапоги, едва подошел к кровати, как в дверь снова постучали. Явился адъютант от Великого Князя, молодой корнет, недавно еще бывший просто офицером Гродненского Лейб-гусарского полка, еще не обвыкший в роли Константинова порученца. Видя Грибоедова расположившимся ко сну, он несколько смешался, но доложил порученное.
Константин просил пожаловать на военный совет.
Грибоедов шепотом ругнулся и вдруг вспомнил Ермолова: «Какой военный свет? Нешто война в России?»
Пробормотал под нос эти слова, чем вызвал окончательное замешательство молодого гусара, махнул рукой, мол, не обращайте внимания, сударь, это я так. Быстро собрался, оделся и отправился в дом, где остановился Великий Князь.
Здесь собрались все или почти все офицеры; Грибоедов, как и ранее, оставался единственным статским. Он выбрал себе самый неприметный угол, сел, но через миг почувствовал, что, несмотря на старание быть как можно незаметнее, ему это не удалось ни в какой степени, присутствие его вызывает в военных известное чувство неловкости, вернее даже не неловкости, а недоумения.
Он поискал глазами генерала Сипягина, формально – своего непосредственного начальника. Сипягин сидел в противоположном углу и, казалось, дремал, во всяком случае, глаза его были прикрыты веками. Грибоедов подумал, что и генерал, по каким-то своим причинам, тоже хотел быть здесь как можно незаметнее. Не исключено, впрочем, что Сипягин попросту устал и решил подремать, а место, им занятое, случайно оказалось наименее освещенным в зале.
