судорожно, а волосы ее дивно мерцали в колеблющемся свете. Она села и жестом предложила Кейту занять место против нее, по ту сторону стола, с которого он когда-то схватил медную линейку и нанес смертельный удар судье Киркстону. Казалось, никогда до сих пор он не видел ничего более напряженного, ничего более прекрасного, чем ее глаза, которые, не отрываясь ни на миг, глядели на него. Он подумал о подозрениях Мак-Довеля, снова вспомнил о Смите, и у него захватило дыхание. Странный аромат продолжал висеть в воздухе. На маленьком серебряном подносике у его локтя лежали три свежих окурка.
— Вы, конечно, припоминаете эту комнату? — спросила девушка.
Он кивнул головой.
— Да, конечно! Тогда я был здесь тоже вечером. А на следующий день отправился по следам Джона Кейта.
Она стремительно подалась в его сторону, и голова ее упала на руки, лежавшие на столе.
— Вы расскажете мне всю правду относительно Джона Кейта? — спросила она тихо и взволнованно. — Можете поклясться мне в том, что я услышу из ваших уст только правду, одну правду?
— Я не упущу ни слова из того, что я уже рассказал сегодня инспектору! — ответил он, стараясь избежать ее напряженного взора. — Я даже думаю, что вам я смогу рассказать еще больше.
— В таком случае… скажите мне следующее: вы были вполне правдивы в разговоре с инспектором Мак-Довелем? Действительно ли Джон Кейт умер?
Кейт тут же на месте задался вопросом: приходилось ли когда-нибудь Смиту встречаться с таким же взглядом? Приходилось ли ему так смотреть на девушку и своим взглядом победить ее взгляд? Неужели правда то, на что намекал Мак-Довель?
Мак-Довелю он лгал совершенно легко, и казалось, что лживые слова сами собой срываются с его языка. Теперь же слова застревали в его горле. Не дав ему возможности приготовиться к ответу, девушка подошла к нему вплотную и поставила ребром вопрос, от которого зависела его жизнь или смерть, и в первый момент он не знал, что и как ответить.
Очевидно, у нее имелись какие-то подозрения, и вряд ли она руководствовалась чисто интуитивными импульсами. Неожиданность ее вопросов поразила его, а затем взволновала, но в волнении своем он оказался большим господином положения, чем сам вначале мог думать.
— Вам, значит, угодно знать, действительно ли умер Джон Кейт и как он умер? — спросил он.
— Да! Вот что мне необходимо знать самым точным образом!
Он заметил, что она сжала руки и что ее изящные пальчики напряглись.
— Я только что помедлил, мисс, исключительно потому, что обещал вам рассказать больше, чем узнал инспектор Мак-Довель. Хочу вам сказать, что вряд ли мой рассказ доставит вам удовольствие. Ведь Джон Кейт убил вашего отца! Уж только поэтому вы не можете питать к нему симпатии. И вам определенно будет неприятно слышать, что я почти любил этого человека и что я был очень огорчен его смертью.
— Дальше, дальше… прошу вас!
Ее руки разжались. Пальцы ослабели. Что-то медленно угасало в ее лице. Создавалось впечатление, точно она еще надеялась на что-то и что надежда умирала. Возможно ли, что она надеялась на то, что Джон Кейт все-таки жив?
— Знали ли вы этого человека? — спросил он. — Вы были знакомы с Джоном Кейтом?
Она отрицательно покачала головой.
— Нет! Я несколько лет провела в закрытом учебном заведении. Я не припоминаю его.
— Но он знал вас… То есть я хочу сказать, что он видел вас, — заметил Кейт. — Он неоднократно беседовал со мной о вас в те дни, когда положение его стало совсем безнадежно. Он говорил мне, что ему очень больно за вас и что только из-за вас он искренне жалеет о том акте справедливости, который совершил по отношению к вашему отцу. Имейте в виду, что я говорю почти его словами. Он называл это справедливостью. В этом отношении он ни разу не испытывал сомнений. Вы, может быть, никогда не слышали этой части его истории?
— Нет!
Это единственное слово чуть ли не против воли сорвалось с ее губ. Она ждала, что он будет продолжать, жаждала этого, и глаза ее ни на миг не отрывались от его лица.
Он не повторил своего рассказа в таких же точно выражениях, в каких изложил его Мак-Довелю. Факты были, конечно, те же, но его живая симпатия к слушательнице и собственные убеждения придали совершенно иной характер его словам. Обо всем он рассказывал с точки зрения самого Джона Кейта, и лицо Мириам Киркстон бледнело, и пальцы ее все больше напрягались по мере того, как она вслушивалась в новую версию трагедии, разыгравшейся в той же комнате, где они сейчас сидели.
А затем он углубился в страну вечного льда, вечных снегов, в царство эскимосов, и с этого момента он уже не был Кейтом, а говорил устами Коннистона. Он подробно описывал бессолнечные дни, недели и месяцы, с утра до вечера насыщенные безумием, и когда наконец дошел до событий в маленькой хижине, где умирал Коннистон, он снова превратился в Джона Кейта. Тут он говорил не столько о себе, сколько об англичанине. Сухой, надорванный стон огласил комнату, когда он кончил описание того, как он похоронил друга под полом избушки, приютившейся на самом краю света… Но не было слез в глазах девушки… Будь слезы, они скрыли бы от него выражение этих глаз. Девушка не плакала, хотя в горле ее забурлило что-то, до того давящее и мучительное, что она сделала над собой усилие, желая перевести дыхание.
Наконец она промолвила:
— И это, значит… был Джон Кейт?
В подтверждение лжи он опустил голову и, думая о Коннистоне, сказал:
— Это был самый благородный человек на свете; подобных ему я никогда не встречал. Я очень огорчен его смертью…
— И я… Я тоже огорчена его смертью…
Он взял ее руку, и на один миг ее пальцы крепко обвились вокруг его пальцев, а затем сила напряжения в них ослабела, и она опустила руку. И в тот же момент он заметил, как резко изменилось ее лицо. Она глядела поверх него, через его правое плечо. Глаза ее расширились, зрачки под его напряженным взглядом приняли совершенно неестественные размеры, и она на миг задержала дыхание. Быстро и инстинктивно, как человек, за которым долго охотились, он повернулся в ту сторону, куда смотрела Мириам Киркстон. Позади него комната была абсолютно пуста. У окна он не заметил ничего подозрительного. По-прежнему сыпал частый дождик, и на некоторое подозрение, пожалуй, наводило то обстоятельство, что на одном окне штора не была так спущена, как на остальных. Он еще не отвел взора, как девушка подошла к нему. Он прекрасно понимал, что она заметила что-то, что заставило ее вздрогнуть, но он ни о чем не расспрашивал ее. Вместо этого, делая вид, что ничто особенное не поразило его, он попросил позволения закурить.
— Я вижу здесь несколько окурков, — сказал он и в виде извинения указал на подносик.
Он пристально глядел на нее и с нетерпением ждал ответа. Несомненно, она попалась. Брат ее был в отсутствии. А в комнате чувствовался запах неамериканской сигареты, которую совсем недавно здесь кто-то курил. Он видел, как струя ярко-красной крови поднялась вдоль ее горла к щекам, и ему стало стыдно за нее. Как бы он ни старался, он уже никоим образом не мог бы не верить предположениям Мак-Довеля. Тут до него был Смит. И несомненно, что Смит оставил эту комнату за миг до того, как он, Кейт, вошел сюда. И возможно, что лицо Смита мелькнуло только что в окне.
Его рассмешило то, что она сказала ему:
— Да, мистер Коннистон, у меня завелась очень некрасивая привычка курить! Этому я научилась на Востоке. Это очень некрасиво, не правда ли?
Он с трудом сдержал себя. Ему хотелось воскликнуть: «Ах вы очаровательная маленькая лгунья! Я мог бы тут же на месте пристыдить вас, но мне это очень неприятно».
Вместо этого он откусил кончик своей сигары и сказал:
— Нет, почему! Надо вам знать, что в Англии женщины курят очень много и часто. Я лично не поклонник этого нововведения. Но в то же время не настаиваю на ходячем мнении, что это грешно, некрасиво и так далее…
Но тут уж он потерял власть над собой. Он посмотрел ей прямо и открыто в глаза и решительно заявил:
— Я не верю тому, что вы курите!
Он поднялся с места, продолжая улыбаться, глядя на нее, как старший брат, и ожидая признания. Она
