корпусов и стали обходить армию Рыбалко с востока. Словом, обстановка создалась очень напряженная. Только совместными ударами всех трёх корпусов при поддержке войск 52-й армии Коротеева Павлу Семёновичу удалось в конце концов разгромить группировку противника, прорвавшуюся северо-восточнее Лаубана, и отбросить её на юг.
Оказавшись в эти дни на передовом командном пункте у генерала К. А. Коротеева, я имел возможность лично оценить сложность ситуации, возникшей у Рыбалко. Кому-кому, а уж мне-то было известно, что к тому времени во многих бригадах 3-й гвардейской танковой армии насчитывалось всего по пятнадцать — двадцать танков,
И все же командарм с честью вышел из этого незавидного положения. Надо отдать ему должное: поначалу несколько увлекшись, переоценив свои силы и недооценив противника, он в дальнейшем проявил и трезвый расчет, и завидное хладнокровие, а это в конечном счете и позволило ему сорвать достаточно опасный замысел немцев.
В течение двух-трёх дней обстановка была настолько сложной, что вызвала беспокойство и у нас, и даже в Ставке.
В тот день, когда немецко-фашистские части начали выходить на тылы 3-й танковой армии, Сталин позвонил мне и выразил тревогу: «Что у вас там происходит в третьей танковой армии? Где она у вас там находится?»
Я ответил, что армия Рыбалко ведет очень напряженные бои в районе Лаубана, но, считаю, ничего особенного с ней не произошло. Армия воюет в сложной обстановке, но это для танковых войск дело привычное.
Звонок Сталина застал меня на командном пункте 52-й армии, недалеко от Лаубана. Я заверил Верховного Главнокомандующего, что, если обстановка усложнится, мы примем все необходимые меры на месте.
Кризис миновал только к 22-му числу, когда пытавшаяся окружить наших танкистов вражеская группировка была разбита и отброшена на юг. Но ещё и на следующий день здесь, на гёрлицком и лаубанском направлениях, продолжались встречные столкновения наших и немецко-фашистских войск. Они протекали с переменным успехом. Некоторые населенные пункты, высоты и рубежи по нескольку раз переходили из рук в руки.
В те дни это был самый активный участок фронта, хотя в итоге всех ожесточенных боёв существенных изменений в положении сторон не произошло.
Подведем некоторые итоги.
Нижне-Силезская операция длилась семнадцать суток, с 8 по 24 февраля 1945 года. Далеко не все в ней сложилось так, как первоначально мыслилось. Противник, понесший тяжелые поражения, сумел в короткий срок закрепиться на Одерском рубеже, привести в порядок свои разбитые войска, подтянуть резервы, организовать управление.
Ни в коем случае нам не следует умалять степени организованности, проявленной гитлеровским командованием в тот критический для него момент. Хотя нужно иметь в виду и другое: сотнями показаний пленных было подтверждено, с какой поистине беспредельной жестокостью, чисто по-фашистски, наводился этот порядок.
Однако крах третьего рейха надвигался неумолимо. Несмотря на все усиливавшееся сопротивление фашистов и усталость наших войск, несмотря на наши неимоверно растянутые коммуникации, несмотря на то, что за все время операции было только четыре лётных дня и почти вся тяжесть поддержки пехоты пала на артиллерию, которая вдобавок ещё испытывала недостаток в боеприпасах, — несмотря на все это, войска фронта правым крылом прорвали вражескую оборону на Одере, преодолели промежуточные оборонительные рубежи по рекам Бобер, Квейс и вышли на Нейсе.
Именно выход на Нейсе на уровень позиций 1-го Белорусского фронта был главным итогом февральского наступления, который имел большое оперативно-стратегическое значение: войска двух крупнейших фронтов заняли наиболее выгодные рубежи для завершающего удара на берлинском направлении. Одновременно южным крылом фронт наш угрожающе навис над верхне-силезской группировкой противника, и мы уже прикидывали, как окружить и разгромить её.
Излагая ход Нижне-Силезской операции, я показал, как в ходе боёв мы вынуждены были отказаться от далеко идущих замыслов наступления на Берлин и довольствоваться весьма скромными результатами.
Однако всё на свете относительно. По сравнению с нашим гигантским рывком от Вислы до Одера следующий рывок — от Одера до Нейсе — кажется куда более скромным.
Но нельзя забывать при этом по крайней мере двух вещей: во-первых, второй рывок без единого дня передышки совершили те же самые войска, которые только что прошли от Вислы до Одера; во-вторых, за семнадцать дней Нижне-Силезской операции эти войска, находясь на пределе своих физических возможностей, все-таки приблизились ещё на сто — сто пятьдесят километров к Берлину.
Существует мнение (я знаю об этом): может быть, вообще не следовало проводить Нижне-Силезскую операцию, может, целесообразнее было остановиться на Одере, накопить силы и, прорвав оборону немцев, одним махом преодолеть все расстояние, отделявшее 1-й Украинский фронт от Берлина.
Думая об этом, я, в свою очередь, задаю вопрос: а как бы выглядела тогда последняя, завершающая операция войны, Берлинская, если бы мы заранее, ценой огромного напряжения и нечеловеческих усилий не выдвинулись бы вперёд от Одера к Нейсе? Она далась бы нам с большим трудом, и намного, в конечном счете, отодвинулись бы впоследствии сроки падения Берлина и освобождения Праги.
Высказывалось и такое суждение: уже тогда, в феврале, начать прямое наступление на Берлин. Но итоги и уроки Нижне-Силезской операции начисто опровергают это поверхностное мнение.
Вспоминая эту трудную операцию, я хочу добавить лишь одно — в моей душе навсегда сохранилось чувство глубочайшей благодарности, уважения и преклонения перед солдатами и офицерами, которые, казалось бы, сделав все, что в силах человеческих, при наступлении от Вислы до Одера, все-таки на следующий день с неослабевающим мужеством вступили в новые ожесточенные семнадцатидневные бои, приведшие их на подступы к фашистскому Берлину.
24 февраля — дня окончания Нижне-Силезской операции — и до 16 апреля — дня начала Берлинской операции — на 1-м Украинском фронте наступила так называемая пауза. Войска получали пополнение и новую материальную часть, приводился в порядок тыл, восстанавливались железные дороги и аэродромы, подвозились боеприпасы и все необходимое для будущих крупнейших завершающих операций войны.
В масштабах всего фронта полтора месяца между Нижне-Силезской и Берлинской операциями действительно можно считать паузой. Но такое определение очень мало соответствует тому, что происходило в течение этих полутора месяцев на нашем южном крыле.
Я уже говорил, что наступление южного (или левого) крыла фронта, предпринятое в феврале с недостаточными силами, не увенчалось успехом и уже на третий день было приостановлено. Но в результате продвижения центра и правого крыла фронта к Нейсе наш левый фланг оказался ещё больше оттянутым назад и проходил по предгорьям Судетских гор.
Если посмотреть на фронтовую рабочую карту тех дней, возникает любопытная картина: мы нависали с севера над группировкой противника в районе Оппельн — Ратибор, но и он угрожал нам серьёзными неприятностями, так как имел возможность нанести отсюда фланговый удар в северо-западном направлении с целью деблокирования Бреслау и в случае успеха мог даже попробовать восстановить свою прежнюю линию обороны по Одеру.
Мы были уверены, что не позволим врагу превратить эту возможность в действительность.
Однако считались и с тем, что столь выгодное фланговое положение создавало у противника соблазн для удара в направлении Бреслау. А нам это не нравилось.
Но это, пожалуй, не главное. Значительно больше нас беспокоило, что после потери Силезского промышленного района немцы держали против южного крыла нашего фронта довольно внушительную группировку своих войск и в последнее время заметно усиливали её. Это являлось верным признаком того, что они ещё не оставили мысль отбить у нас «второй Рур».
Такие же опасения возникли и у Сталина. Находясь на Крымской конференции и, очевидно, получая какие-то дополнительные сведения от союзников, он неоднократно звонил мне и настойчиво обращал мое
