труба совсем новехонькая, и хотя на фоне спокойного пейзажа она выглядит как инородное тело, но свою непосредственную задачу, видно, выполняет безукоризненно.
Домик в два окна, одно из них обращено к дороге, поэтому я прохожу мимо ровным шагом, стараясь не смотреть в упор, на случай, если в доме кто-нибудь есть. Однако там, по-видимому, все же никого нет — ни возле калитки, ни за ней, на грязи никаких следов тоже не видно.
Отойдя на приличное расстояние, останавливаюсь и делаю вид, что рассматриваю совсем другую модель современной микроархитектуры, а на самом деле все внимание обращаю на собственность Петериса Цепса: на углу домика под дощечкой с номером огородного участка прикреплена еще одна — на ней четко написано «П. Цепс».
Меня удивляет, что собственность не в таком уж запущенном состоянии — на окнах даже занавески. Так или иначе, но вонючка Грунский, он же Граф Кеглевич, сюда не вписывается.
Раз уж Граф, пусть будет Граф. Это нам не в диковинку. Слыхали мы и про чиекуркалнских Атаманов и про Лукового Короля Видземского рынка, но почему именно Кеглевич? Почему именно Граф Кеглевич? Должна же быть причина для такого прозвища. Пока я лишь недоуменно пожимаю плечами.
Я приготовил невинную отговорку на случай, если мне откроют. Притворюсь, что заблудился и ищу выхода из этих лабиринтов.
Калитка заперта, звонка нет.
— Эй! — кричу. — Есть тут хоть одна живая душа? Эй!
— В чем дело, чего орете? — сзади из кустов малины высовывается голова старика с сердитым лицом. Но мой облик его сразу успокаивает: наверно, я не очень похож на дружков из компании Графа и Петеритиса, которую он привык здесь видеть.
— Где хозяин?
— Значит, нет, если не отворяет.
— Мне сказали, что он обычно дома.
— То живет, то вдруг пропадает на целую неделю… Вчера его тоже не было. Какой с него спрос, если тут не все в порядке, — старик выразительно стучит пальцем по лбу. — У такого ничего не поймешь, ничего не узнаешь!
Прежде всего надо найти Ивара. Возможно, что преступление было совершено здесь. Даже очень возможно.
Как сказал Шеф? В кино все сложно, а в жизни все просто.
Умен!
Мои надежды начинают таять. У Ивара тоже лицо вытянулось.
— Цепс… Цепс… Цепс… — бубнит огородный сторож, или смотритель, или еще как-нибудь изящнее (с тех пор, как дворников стали называть операторами улицы, я уже не уверен, что знаю названия профессий), и его кадык ходит вверх-вниз по худой шее. В комнатушке жарко натоплено, а этот мерзляк одет в теплый свитер, из-под которого видны воротник и манжеты фланелевой рубашки. — Цепс… Цепс… Цепс… должен быть! Здесь должны быть все… Я его хорошо знаю, он из старых… Его родственники посадили этот сад еще до войны… Петеритис, не так ли?
— Да, Петерис Цепс… — Я называю номер участка.
— Он раньше жил здесь же, через улицу Иередню, кажется, на самом углу… Наверно, и теперь еще живет… А где же ему жить! Вы его легко найдете, там всего несколько домов…
— Нам нужен точный адрес, — твердо говорю я.
— А как же! Адрес должен быть! Найдем. Здесь ничего не может потеряться!
Ивар смотрит на кучу бумаг в ящике стола с нескрываемым отвращением. Не потому, что из-за небрежности старика мы потратили несколько часов на поездку в исполком и копанье в картотеках, а потому что любовь к порядку, доходящая до бюрократизма, у Ивара в крови. Это его качество может даже разозлить. Да его каллиграфический почерк: каждая буква у него словно нарисована, того и жди примется их раскрашивать. Он даже виньетки умеет рисовать. Во времена до изобретения Гутенберга за переписывание священных книг в тихой монастырской келье он получил бы отпущение всех своих грехов, а их не так уж мало.
С Иваром мы познакомились так, как обычно знакомятся с новичками оперативной службы, прибывшими из университета или из школы милиции. Мне позвонили из районного отделения, что ночью задержана группа, специализировавшаяся на ограблении гаражей. Главарь только что начал сознаваться, чтобы к моменту суда иметь хоть какие-нибудь смягчающие вину обстоятельства. Его слезливые признания были вызваны еще и другой причиной: если милиции удастся найти какую-то часть из проданных вещей, то материальный убыток понесет покупатель краденого, а для виновного удержания по исполнительному листу сократятся как раз на эту сумму. Будучи рецидивистом, главарь не мог не знать этого. Группа совершила около тридцати ограблений, и два из них — в пределах моего участка. Дневников взломщики не ведут, и некоторые факты у них из головы улетучиваются, поэтому очень полезно бывает поприсутствовать во время дознания, задать кое-какие вопросы, относящиеся к интересующему участку, — практика показывает, что в таких случаях можно почерпнуть много полезных сведений.
В углу кабинета, где допрашивали преступника, сидел высокий парень атлетического сложения. Я понял, что он пришел сюда из какого-то районного отделения, с той же целью, что и я. Меня только удивило, что он все время что-то записывал в книжечку. Девять десятых сыщик должен держать в голове, а увековечивать все это на бумаге — задача следователя.
Тут кто-то вошел и сказал несколько слов на ухо моему коллеге за письменным столом. Он сразу выслал арестованного в коридор — оставить там его можно было смело, выход из здания все равно для него закрыт.
— Только что видели Лея Ненасытного. Он зашел в столовую, — сообщил нам коллега, вынимая из сейфа пистолет. Вокруг сразу началось оживленно-нервозное движение: заходили работники из соседних кабинетов, торопливо обсуждали, как действовать, проверяли, надежно ли закреплено оружие под мышкой — кое-кто совал пистолет прямо за пояс, если так казалось удобнее.
Тут выяснилось, что, как всегда, не хватает транспорта, раздобыли двое «Жигулей» и мотоцикл с коляской. Можно было, конечно, подождать помощи из городского управления, но в таких случаях каждая минута на счету, а из управления до отделения ехать с четверть часа. И вообще — просить о помощи не принято, всегда стараются обойтись своими силами.
Меня и того атлетического парня — любителя писать — конечно, сразу включили в команду. В качестве запасных, потому что мы были без оружия.
О существовании Лея Ненасытного я знал только по информативным сводкам, отражающим события в городе за сутки. В последнее время в связи с квартирными ограблениями это имя появлялось в них раза три или четыре: Лея узнали потерпевшие. Хозяин одной из квартир неожиданно пришел домой, когда воры — необычно большая группа из шести человек — уже завязывали узлы и запирали чемоданы. Тогда старший из взломщиков — не Лей Ненасытный, а другой, — угрожая револьвером, заставил мужчину молчать. Затем они привязали его к стулу, заткнули рот и, чтобы не скучал, даже включили телевизор. В том, что в остальных случаях кражи совершила также группа Лея Ненасытного, уверенности не было, однако «почерк» и число участников совпадало. Такая большая группа могла стать, — а фактически в то время уже стала, — чрезвычайно опасной, ее дальнейшее существование было чревато самыми неожиданными последствиями. Револьвер, должно быть, долго держали возле носа пострадавшего — в своем путаном заявлении он очень связно в двух местах написал: «Большой револьвер черного цвета. Ствол восьмигранный, на одной из граней на иностранном языке написано: J. B. Rouge Fils a Liege». Снизу на рукоятке было кольцо для шнурка, но теперь остался только выступ, который служил для кольца гнездом». В такой незавидной ситуаций, пожалуй, запомнишь и более длинные надписи оружейных фирм Льежа.
— Зайди, посмотри, что он там делает, — попросил меня коллега. — Ты не из Пардаугавы, тебя он не знает. Ему двадцать лет. Пышные черные волосы и длинное модное пальто с блестящими пуговицами.
Посты уже были расставлены, недоставало лишь конкретного плана действия. Столовая расположена рядом с рынком, поэтому народу здесь было много, но этих двоих я заметил сразу, только не мог определить, кто из них Лей Ненасытный — оба почти в одинаковых пальто с блестящими пуговицами, у обоих черные растрепанные волосы. Оба одинаково стройны и одинаково помяты, будто ночевали в стоге сена, на лицах — следы недавнего кутежа. Они прилежно хлебали суп, на столе рядом с тарелками стояли
