напридумывают! Психология... Пошли в буфет, компота дернем по стакашке.
Они пили тепловатый разбавленный компот, заедали черствыми пирожками, весело принимали поздравления, болтали, подталкивали друг друга локтями, и было им так хорошо, как бывает после нелегко доставшейся победы.
Хотя и не окончательной.
Домой идти не хотелось, Оленев боялся выбиться из линейного времени и привычного пространства до тех пор, пока не придет полная уверенность в том, что жизнь и память женщины сохранены и никаких сюрпризов ждать не придется.
— Вас дома не потеряли? — участливо спросила Мария Николаевна. — Пошли бы. Если что случится, я пришлю за вами машину.
Оленев не ждал от нее слов благодарности и восхищения, но даже сама эта интонация, уважительная и мягкая, наполнила его тихой радостью.
— Я пойду, — сказал он. — Немного погодя.
Мария Николаевна молча протянула ему листки с расчетами, привычно замкнула лицо непроницаемой маской.
— Сохраните это. Я была не права. В самом деле, пора на пенсию. Стандартное мышление губит врача. Я рада, что у нас в отделении есть такие, как вы.
— Хорошо, — сказал Оленев. — Хорошо, что мы умеем извлекать уроки из ошибок. Я тоже многое понял за эти дни. Мне кажется, что главное, в нашей работе — не разучиться верить. И ждать. Я не могу пока уехать. Женщина говорит по-польски, никто из вас этого языка не знает. Кроме меня.
Он ждал еще сутки, часами просиживал у изголовья больной, самолично поил ее морсом и бульоном, неторопливо беседовал и постепенно узнал, что женщина — не кто иная, как жена ссыльного польского повстанца, приехавшая за, ним в Сибирь после поражения восстания.
«Январское восстание 1863 года, — подумал Оленев. — Сколько же лет я ждал ее...»
Он объяснил ей, она находится среди друзей, что она просто больна, но скоро пойдет на поправку, что муж ее жив, ждет, когда она выздоровеет и им разрешат ехать вместе на вечное поселение в неведомую, чужую и холодную землю.
Потом женщина заговорила по-русски, назвала себя. Марией, горестно рассказала, как умерла ее мать Эльжбета и теперь ей живется несладко на...
И тут же новое поколение, новая память всплыли в ней, с помощью наводящих вопросов Оленев узнал начало двадцатого века, свой родной город, улицу с давным-давно переименованным названием...
И еще скачок из прошлого в прошедшее, и еще... История страны, единственной и любимой, две войны, тяжелые годы, дочь Ирочка...
— Ира, — сказала она. — Меня зовут Ира. Где я?
— В больнице. Вы попали под трамвай. Ничего страшного, вы уже поправляетесь.
— Почему я ничего не помню?
— Это бывает. Лучше скажите, где ваши родные.
— Мама? Должна быть дома. Сын в пионерлагере. Кажется... Я ехала на работу. Утром. Потом ничего не помню.
— В семь тридцать утра вы вышли на остановке «Магазин», — сказал Оленев, сдерживая волнение. — Автобус сорок один. Так?
— Нет. Я никогда не езжу на этом автобусе.
— Я вас видел в то утро. Запомнил ваше лицо. И сразу же узнал, как только вас привезли в больницу. У меня хорошая память.
— Наверное, вы ошиблись. У меня работа совсем в другом месте.
Через час все выяснилось окончательно. Женщина вспомнила свой адрес, домашний телефон, ее совсем поседевшая мать приехала в больницу, никак не могла успокоиться, долго плакала в приемном покое, где Оленев говорил, что все будет хорошо, опасность миновала и через две-три недели ее дочь выпишется домой.
Да, это была не она.
«И у меня конфабуляции, — грустно усмехнулся про себя Оленев, — ложные воспоминания... Но почему я так четко сопоставил образы этих трех женщин? Первую, увиденную в Окне, вторую, встреченную в автобусе, и эту — случайно попавшую под трамвай?.. Да очень просто. Я обрел способность любить и теперь все время буду искать эту любовь, эту единственную женщину, каждый раз ошибаясь. Искать, ошибаться и снова искать. Вечное приближение к Эльдорадо... Наконец-то я живу полной жизнью... Спасибо».
— Нарушаешь, нарушаешь, нарушаешь, — прошелестело из левого кармана. Аз воздам. Воз дам, нагруженный пинками.
— Пойдем лучше чаю попьем, — мирно сказал Оленев. — Разве не заслужили, а?
— Искуситель, — чмокнул губами тот, кто сидел в левом кармане. — Пей, да дело разумей. Чаи гонять — ума не занимать. Сигарета да чай — помрешь невзначай. Каждый день пьешь чай — цвет лица прощай...
— Говорильная форма, — вздохнул Оленев. — Пора заткнуть Говорильню кружкой чая.
— Кружку чаю уже не чаю, — проворчали из кармана, и бормотанье длилось до тех пор; пока Оленев не опрокинул туда добрый стакан горячей жидкости.
Халат без следа впитал чай, а Оленев вышел во двор, погрелся на солнце, зажмурил глаза от слепящего летнего блеска, а когда открыл, то увидел, что находится у себя дома.
— Пора отдохнуть, папулечка, — услышал он голос дочери.
Оленев повертел головой, но увидел только длинную анфиладу комнат, уходящую в бесконечность, наполненную расползавшимися вещами, отца, бродящего вдалеке с юлой в руках, платья жены, разбросанные как попало в неимоверном количестве, а самой Леры не было.
— Ты перешла на телепатическую связь? — спросил он.
— Угу. Раз — плюнула! Два — изобрела! Ничего не стоит. Ни копейки. Сказку будешь слушать?
— Теперь не отвяжешься, коли по телепатии, — сказал Оленев. — Валяй свой цикл.
Он осмотрелся, подыскал относительно свободный диван, скинул с него неплохо темперированный прибор, прилег поудобнее и под голос дочери стал постепенно засыпать.
— Итак, сказка называется «Процент себя». А начинается она как обычно. Человек по фамилии Оленев один раз в году справляет свой день рождения. Он смотрит в календарь и заранее очень точно, определяет эту чрезвычайно важную дату.
В этот день Земля находится по отношению к Солнцу в таком же положении, как и в тот день, когда человечек Оленев сделал первый вдох. Оленев считает этот день главным. Он покупает продукты, готовит праздничный ужин, подыскивает веселую музыку и зовет гостей. Вместе с ними он пьет, ест, пляшет и поет разные песни. Он искренне рад, что когда-то родился, ведь этого могло бы и не случиться.
Падший Ангел дня рождения не признает. Потому что не помнит его. И вообще, ему глубоко наплевать на такие глупости. И поэтому он ест, пьет и веселится тогда, когда это ему захочется. Иногда по триста шестьдесят пять дней в году.
Печальный Мышонок тоже не справляет этот славный день. Оттого что у него никогда не было дня рождения. Но это, конечно, не означает, что он существует вечно. Он рассуждает так:
«Я живое разумное существо; Я происхожу от других существ, которые возникли из неживого неразумного вещества».
Значит, между нами есть не только родство, но и тождество. Земля существует пять миллиардов лет. А раньше было Большое Космическое Яйцо, где все вещество Вселенной было собрано в одном месте. Большой Взрыв произошел пятнадцать миллиардов лет назад. Значит, я, как часть Вселенной, существую столько же. И как же я буду отмечать свой день рождения, если я не знаю, когда его отмечать?
Каждый миллиард лет? Или каждую наносекунду? Или каждый четный четверг августа? Или когда в окно залетает оса? Или когда ласточки летают низко над землей? Или когда у Оленева насморк? А если я не знаю этого, то лучше сидеть в левом кармане Оленева и потихонечку пересчитывать атомы своего тела. Чтобы узнать процент себя по отношению ко Вселенной. И каким бы ни был маленьким, все равно процент
