человек может продержаться немного. Потом он теряет сознание. Говорят, – продолжал он, – иногда человек может и погибнуть в связи с сердечной недостаточностью... Но это так говорят. У нас таких случаев еще не было. А теперь начинаем дышать. Сделай большой вдох...
Я вдохнул воздух.
– А теперь выдох!
Но не успел я выдохнуть, как подача воздуха была прекращена. Оперативник быстро перегнул шланг, соединяющий противогаз с фильтром, и воздух перестал поступать.
Дыхание у меня сбилось, сердце застучало. Я пытался вдыхать воздух, надеясь, что, может быть, в резиновой маске остались какие-то частицы воздуха. Но маска еще больше стала сдавливать голову.
Я чувствовал, что перед глазами поплыли круги. Голова закружилась. Вскоре я потерял сознание.
Очнулся я на полу. Я лежал на спине, прикованный наручниками к стулу, а один из оперативников лил мне на голову холодную воду из кувшина.
– Ну что, пришел в себя? Что-то ты, братишка, совсем слабенький! Как же ты работать-то в дальнейшем собираешься? – сказал он и быстрым движением поднял меня. – Продолжаем разговор дальше. Итак, что делал Виктор Чернышев в бригаде и зачем поехал на стрелку с центральной группировкой? Вопрос ясно сформулирован?
Я опять сказал, что никакому Виктору Чернышеву я задания ехать на стрелку не давал, что его я знал очень плохо, мы занимались совместным бизнесом, но ни о какой преступной деятельности, тем более о группировке, я не слышал.
– Так, – протянул оперативник, – опять «слоника» надеваем...
И вновь на меня надели тот же противогаз, опять началась экзекуция...
В такой форме беседа продолжалась еще минут тридцать. Оперативника интересовало все, что связано с центральной группировкой, с моей бригадой... наконец, допрос прекратился. Меня ударили несколько раз. На прощание оперативник сказал:
– Знаешь что? На сегодня мы допрос заканчиваем. Иди отдохни в камеру.
Меня вывели и поместили в небольшую камеру на первом этаже. Она представляла собой помещение метров шестнадцать, без всяких окон. Только единственная лампочка, находящаяся как бы в железной клетке, висела над дверью. Каменный пол переходил в небольшой деревянный пандус, служащий кроватью. Там уже сидели два человека.
Никакого света, очень мало воздуха.
Я молча подошел и сел рядом на деревянный пандус. Один из находившихся в камере подвинулся ко мне и спросил:
– Слышь, братишка, били тебя, что ли?
Я ничего не ответил.
– За что попал-то? – продолжал человек.
Желания разговаривать у меня не было.
На следующее утро одного моего сокамерника с вещами вызвали на выход.
– Ну что, меня выпускают, – сказал он и стал прощаться с первым. – Слышь, – обратился он неожиданно ко мне, – если есть что сообщить на волю, говори мне. Я выйду, позвоню куда надо, передам, встречусь с кем надо. Может, твои ребята мне денежки заплатят... Давай!
Я отрицательно покачал головой, понимая, что это может быть подсадка. В дальнейшем оказалось, что я не ошибся.
Днем приехали оперативники. В этот раз «слоника» или подобных пыток ко мне не применяли, просто стали разговаривать «за жизнь». В конце они сказали:
– Слушай, Олег, а может, тебе уехать из нашего города? Воздух у нас почище будет, а то такие, как ты, воздух портят... И нам головную боль доставляешь – приходится тебя отслеживать, наблюдать, задерживать, разговаривать с тобой. А у нас и так много работы...
– Работа у вас такая... – ответил я.
– Какой ты все-таки несговорчивый! – продолжил оперативник. – А ты не боишься, что мы сейчас тебя выпустим, а предварительно позвоним кому-нибудь из бригадиров центральной группировки? Они тебя и встретят у ворот ментовки в лучшем виде! И повезут тебя, братишка, прямиком на кладбище...
Я промолчал. «Неужели, – подумал, – у них есть какая-то связь с центральной группировкой? Или они просто на понт меня берут?»
После двухчасовой беседы меня вновь вернули в камеру. Но уже в другую. Там сидели человека четыре. Камера была такого же размера.
Часа через два дверь приоткрылась, и появившийся в проеме старшина милиции выкрикнул мою фамилию.
– На выход! – сказал он.
Я вышел.
– Руки за спину! – приказал старшина. – Пойдем!
Мы шли по небольшому коридору.
– Стоять! – приказал старшина, остановившись возле открытой двери. Там было что-то типа караулки. За столом сидели несколько милиционеров и играли в карты. Еще один сидел на кушетке и читал газету. Один из сидящих обратился ко мне:
– Тебя, что ли, вчера оперативники задержали?
Я кивнул головой.
– Как фамилия?
Я назвался.
– К тебе это... жена приходила, жрачку принесла, – сказал он. – Вот, возьми. – И он протянул пакет.
Пакет наполовину был заполнен: сок, вода в пластиковой бутылке, печенье, несколько пачек сигарет.
– Мы тут немного взяли у тебя, – сказал милиционер, – но ты, наверное, не в обиде?
Я молча кивнул головой.
– А что, она ушла... жена моя? – неуверенно спросил я.
– Да нет, она тут, у отделения стоит, тебя ждет. Но мы не можем тебя выпустить, сам понимаешь!
– Ребята, – сказал я, – а я вам деньги заплачу. Дайте мне с ней немного поговорить! Хотя бы через окошко!
– Деньги? А как же ты заплатишь, если у тебя ничего нет? Тебя же обыскали!
– Она вам деньги заплатит.
– Я не знаю... – неуверенно произнес один из милиционеров. – Как-то вроде не положено... А ты давно женат?
– Да нет, мы молодожены.
– Ну что, может, дадим молодоженам поговорить? – обратился милиционер к своим коллегам.
– А чего же не дать? А ты нас не обидишь?
– Да что вы!
– Ладно, давай поговори. Давай, веди его в комнату для допросов!
Сержант повел меня в начало коридора. Там были несколько кабинетов для допросов. Он завел меня в один из них, закрыл засов с внешней стороны. Таким образом, я никуда выйти не мог. Сверху было маленькое зарешеченное окошко, стояли стол и два стула. Вот и вся нехитрая мебель.
Год 1990
6-е Главное управление МВД по борьбе с оргпреступностью к 1990 году значительно расширило свои ряды, увеличив численность до 930 сотрудников, аналогичный отдел в МУРе дорос до 100 оперативников.
Произошли изменения в криминальном мире. В годы застоя царил относительный порядок, основанный на строгом соблюдении воровских норм. Теперь положение резко изменилось. Старая воровская элита утрачивала свое влияние в криминальном мире. С появлением новых авторитетов резко обострились противоречия.
Изменилась и сама криминальная идеология. Если раньше символом воровского романтизма были
