благовоний, меда, распаренных тел. На низеньких мягких скамейках у стола сидели пестро одетые люди. Пили, ели, шумно разговаривали. Юные танцовщицы в развевающихся легких одеждах кружились вокруг стола, быстро перебирая босыми ногами.
Ближе всех к двери сидел Литеннон, мелкозавитой щеголь. Он оглянулся на Горгия, поманил пальцем, подвел его к Сапронию. Поэт, навалившись брюхом на стол, держал большого серого кота и громко спорил с соседом — одутловатым стариком с багровым лицом. Они оба тыкали пальцами коту в усатую морду. Кот жмурился, а потом озлился, зашипел, куснул Сапрония. Толстяк вскрикнул, сунул укушенный палец в рот, тем временем кот спрыгнул со стола.
Сапроний поднял на Горгия тяжелый взгляд.
— Господин, — начал Горгий, — дозволь мне…
— Сверкающий! — завопил Сапроний. — Как смеешь ты умалчивать мое… — Тут он увидал амфоры у Горгия под мышками. — А, ты грек, который… Давай сюда!
Он вытащил затычки из горлышек, шумно понюхал одну амфору, другую. Было видно: понравилось.
— Как известно, — провозгласил он, — не люблю я чужеземцев, но тебе, грек, говорю: садись за мой стол, будь моим гостем. Эй, налейте греку вина!
Горгия усадили между одутловатым стариком и плотным плешивым человеком, который мало ел и все поигрывал зеленым стеклышком. Этого человека Горгий видел на царском обеде.
— Как тебе нравится Тартесс? — спросил плешивый, благодушно улыбаясь.
— Очень нравится… сверкающий. — На всякий случай Горгий решил наградить соседа титулом, как он уразумел, более высоким, чем «блистательный».
— Светозарный, — мягко поправил сосед. — В Тартессе есть на что посмотреть. Видел ты башню Пришествия?
— Тут много башен, все они хороши.
— Я говорю о башне Пришествия. Она стоит на храмовой площади. Видишь ли, грек, в далекие времена в Океане погибло великое царство. Уцелело немного сынов Океана, они доплыли до этого берега. Сыны Океана покорили здешних варваров и основали Тартесс, и позднее в их честь была поставлена башня Пришествия. В нее нет хода.
— Очень интересно, светозарный, — сказал Горгий. А сам подумал: верно, значит, что властители здесь иного племени. И еще подумал: пусть она провалится, твоя башня. Выбраться бы поскорее отсюда подобру-поздорову…
Вдруг он поймал себя на том, что пялит глаза на одну из танцовщиц. Она плавно неслась вдоль стола, ее распущенные волосы черным потоком лились на узкие обнаженные плечи, руки непрерывно извивались, а лицо было неподвижно, и глаза полуприкрыты веками. Что-то в ее облике тревожило Горгия. Опять шевельнулось беспокойное воспоминание о забытой родине. Почему — Горгий и сам не знал.
Он придвинул к себе блюдо с жареным кроликом, обложенным пахучими травами: лишний раз поесть никогда не мешает.
— От сынов Океана и пошло тысячелетнее царство Тартесса, — продолжал между тем плешивый ласковым наставительным тоном.
— Оно и вправду стоит тысячу лет? — спросил Горгий.
— Нет, меньше. Но в заветах сказано, что царство простоит тысячу лет. Вам, грекам, не понять величия Тартесса: вы поглощены грубыми заботами о торговле, и история ваша бедна. Вы приносите богам в жертву несъедобные части животных, и ваши боги за это лишили вас высшей радости — понимания сущности. Разве не так?
Горгий быстро прожевал кусок, почтительно ответил:
— Ты прав, светозарный. Я всего лишь торговец и не задумываюсь ни о чем таком… Размышления в нашем деле приносят одни убытки… — Плешивый согласно кивнул, будто клюнул острым носом. — Но есть и у нас мудрецы, — продолжал Горгий. — Я-то их не знаю, но слыхал. Вот, например, в Милете…
— Нет! — рявкнул тут одутловатый старик на всю палату. — Не стану я покупать старого лежебоку!
— Ему всего пять лет, — возразил Сапроний, сердито тряся подбородками, — и он обучен охоте на кроликов.
— А что проку? Он даже хвост не может держать палкой. Мне нужен молодой сильный кот, а не дряхлая развалина!
— Если бы это сказал не ты… — недобрым голосом начал Сапроний.
Но старик был пьян и не обратил внимания на угрозу. Он трахнул серебряной чашей по столу, расплескав вино, и закричал:
— Это не кот, а ходячее блюдо для блох! Клянусь Нетоном, я не потерплю, чтобы мне пытались всучить…
Он не докончил. Сапроний, взревев, вцепился в его бороду. Старик заверещал, замахал руками, попал Сапронию в глаз.
Танцовщицы испуганно сгрудились в углу.
Плешивый сосед Горгия взглянул на дерущихся сквозь зеленое стеклышко, бросил негромко:
— Литеннон.
Мелкозавитой щеголь кинулся разнимать драчунов. Он обхватил старика сзади. Старик размахивал руками, как мельница, брыкался ногами и угодил Сапронию в живот. Еще несколько пирующих ввязались в драку, и тут — видят боги! — пошла настоящая свалка, и кто-то ударил Литеннона тяжелой серебряной чашей по голове. Тот мешком рухнул на пол. Вид хлещущей крови отрезвил дерущихся.
На Сапроний лица не было.
— Светозарный Павлидий, — пролепетал он, обращаясь к плешивому. — Это не я… я не виноват.
Горгий с ужасом взглянул на своего соседа: так это и есть тот самый Павлидий, о котором на днях рассказывал посланец Амбона, вольноотпущенник?…
Павлидий не отвечал. Поджав тонкие губы, он смотрел сквозь стеклышко на мертвого Литеннона. Драчливый старик на четвереньках заползал под стол. Горгию стало не по себе от зловещей тишины. Он осторожно огляделся — близко ли до двери — и встретился взглядом с Миликоном. Верховный казначей сидел в небрежной позе напротив, в его прищуренных темных глазах была знакомая Горгию усмешечка.
— Светозарный Миликон, — бормотал Сапроний, — это не я… Светозарный Павлидий…
Лицо Павлидия было непроницаемо. Он опустил стеклышко, спокойно сказал:
— Унесите.
И сразу все пришло в движение. Молчаливые рабы вынесли из палаты тело Литеннона. Снова грянула музыка, снова понеслись вокруг стола танцовщицы. Сапроний тяжело опустился на скамью, залпом выпил чашу вина.
— Бедный Литеннон, — вздохнул Миликон. — Он верно тебе служил, Павлидий. Тяжкая потеря.
Павлидий даже не взглянул на него. Тихим голосом он сказал, обращаясь к Сапронию:
— Ослепительный велел тебе сдать лишних котов, ты же, пьяная морда, затеял гнусную распродажу.
— Светозарный! — завопил толстяк. — Ты глубоко прав, называя меня пьяной мордой. Проклятое вино во всем виновато. Я… я заглажу провинность. Я напишу новую поэму о величии обожаемого царя Аргантония…
Он икнул. Раздался тонкий голос ученого Кострулия:
— Не следует сопровождать упоминание великого имени столь низкими звуками.
— Ну, он же не намеренно, — великодушно отвел удар Миликон.
Он притянул к себе ту черноволосую танцовщицу, на которую все посматривал Горгий, усадил на колени. Она пыталась высвободиться, но Миликон держал ее цепко.
— Послушай, Павлидий, — сказал он, — надо бы издать особый указ, запрещающий высокорожденным драться друг с другом. От блистательного и выше.
— До светозарных? — осведомился Павлидий.
