тетради. Тончайшим острием карандаша, красивым наклонным почерком на ней было выведено три слова:
Я вас люблю.
Сергей задохнулся от прилива благодарности. Потом он испугался, что это розыгрыш, и быстро посмотрел вокруг себя. Нет, за ним как будто никто не следил. Неужели розыгрыш? Сердце ему подсказывало, что этого не может быть. Сами эти тончайшие линии букв, как бы готовые улетучиться от робости, как бы написанные еле слышным шепотом, говорили ему о своей подлинности.
Он спрятал записку и сидел в читальне почти до закрытия, ожидая, что девушка, написавшая ее, как- нибудь даст о себе знать. Но девушка не давала о себе знать, и он терялся в мучительных догадках. Он приглядывался к студенткам, сидевшим в читальном зале, и многие из них, казалось ему, делают вид, что читают книгу, а на самом деле сидят стыдливо потупившись. Все же ему хватило здравого смысла догадаться, что из-за одной записки столько девушек не могут сидеть стыдливо потупившись.
Он стал хитрить, делая вид, что углубился в чтение, а потом внезапно поднимал голову, чтобы поймать на себе тайный взгляд. Но ловить было нечего, никто на него не смотрел.
Несколько дней, входя в читальный зал или выходя из него, сдавая книги или беря их в библиотеке, он бросал на некоторых девушек (сам того не замечая, он выбирал тех, кто был поприятней) поощрительно- разоблачительные взгляды, как бы говоря, что дальше таиться бессмысленно. Но и это не помогало. Те, что были поприятней, удивленно на него смотрели или отворачивались, а одна даже спросила:
— Вы что-то хотели сказать?
— Нет, — ответил Сергей, понимая, что та не так заговорила бы с ним.
В конце концов, устав от этих бесплодных ожиданий, он снова подумал о розыгрыше, хотя в глубине души не верил, что это розыгрыш. Записку он носил в карманчике кошелька. Иногда на лекции, нащупав ее пальцами, он трогал ее, и это доставляло ему приятные минуты. Сегодня он ушел из читальни, решительно сказав себе, что, если она в самом деле его любит, она должна дать о себе знать, а не издеваться над ним.
Сергей надел выходные брюки, переложил в них кошелек с шестью рублями, которые он, по его расчетам, мог и потратить в случае крайней надобности. Мимоходом, перекладывая кошелек, он заглянул в кармашек с запиской и даже сказал про себя: «Ну и лежи там…»
Он это сказал, отчасти извиняясь за то, что собирается погулять, отчасти показывая, что сердится и, может, потому собирается погулять.
После этого он надел черный шерстяной свитер, надел плащ, еще вполне приличный, и, хотя в кармане плаща не нашел своего шарфа, нисколько не огорчившись этим обстоятельством, зная, что кто-то из ребят его надел, выскочил из здания института. Несколько воровато оглянувшись у выхода, он бодро зашагал по еще мокрому тротуару.
Сергей был студентом третьего курса исторического факультета одного из московских вузов. Сергей не любил особенно уточнять название своего вуза ввиду его некоторой несолидности и даже, как он думал, невзрачности, будь оно проклято, это название. И когда дело доходило до необходимости все-таки назвать свой вуз, он делал это неохотно и даже мрачнел, словно чувствуя, что прикладной оттенок в названии его вуза бросает неверный свет на его, Сергея, более глубокую духовную сущность.
Впрочем, сейчас никто не собирался уточнять название его вуза, и он, нырнув в метро, поехал в центр, одинокий, пылкий, полный жгучего ожидания встречи с чудесной девушкой, с которой он, взявшись за руки, будет идти и идти всю жизнь.
Но сначала они, то есть Сергей и эта девушка, об этом не будут ничего знать. Они не будут ничего знать о том, что созданы друг для друга. Сначала будет легкое, ни к чему не обязывающее знакомство, это потом, гораздо позже, после бурного романа, они поймут, что друг без друга не могут жить. Сергею казалось слишком тяжеловесным, слишком топорным сразу понять и оценить всю глубину и тонкость ее души. Сначала он согласен был увлечься ее милым обликом, а потом, через достаточно большое время, оценить и все остальное.
Уже в вагоне метро он заметил у дальних дверей девушку, которая привлекла его внимание. Он почувствовал волнение: неужели она? Но он мог ошибиться. А главное, так сразу он и не надеялся встретить ее. «Но, с другой стороны, — подумал он, — почему сразу, ведь я ее ищу всю жизнь».
Он пробрался сквозь вагон, стараясь делать вид, что ищет свободное место, и, подойдя довольно близко к двери, где она стояла, начал украдкой приглядываться к ней.
Девушка и в самом деле была хороша: необычайно приподнятый разрез глаз, тяжелые нежные веки и весь ее акварельный облик, меняющийся, пульсирующий, может быть от подземного ветра, который овевал ее лицо и шевелил ее свободно распущенные волосы.
Сергей проехал одну, две, три, четыре остановки, все время любуясь девушкой, любуясь ее задумчивым нежно-неуловимым обликом. Потом он заметил, что напротив него стоит солдат и тоже не сводит глаз с этой девушки, а потом заметил еще одного парня, который следил за Сергеем и за девушкой. Во всяком случае, когда Сергей посмотрел на него, тот ответил ему понимающим взглядом, что Сергею очень не понравилось, и он отвернулся от него, показывая, что нет и не может быть предмета их общего понимания.
Девушка все стояла у дверей в глубокой задумчивости, а люди входили и выходили из вагона, и многие на нее оглядывались, а она никого, в том числе, кажется, и Сергея, не замечала.
Сергей подумал, что в вагонах метро иногда встречаются очень миловидные девушки, и они, как правило, если вагон не переполнен, стоят у дверей, словно им надо выходить на следующей остановке. На самом деле, по наблюдениям Сергея, им не надо выходить, но они нарочно так стоят, потому что так их лучше видно со всех сторон. А может, они этой своей уходящей позой намекают окружающим, что надо быть смелей, иначе девушка уйдет, исчезнет, не вечно же она будет стоять в дверях.
Вдруг девушка повернула голову к окну, и Сергей одновременно увидел ее профиль и фас уже из глубины темного бегущего омута вагонного стекла, и лицо ее теперь смотрело на Сергея оттуда внимательно и печально.
Сейчас Сергей одновременно видел и ее профиль, который, казалось, принадлежит совсем другой девушке, гораздо более старшей, а главное, он был несколько уродлив из-за неестественной, словно после какого-то перелома, горбинки посредине носа. Странная, грубая воинственность профиля и печальная нежность лица, словно спрашивающая из темной глубины окна, можно ли ее любить такую, сильно смутили Сергея, и он ничего не мог ответить на ее вопрос из глубины оконного стекла. А может, она и не смотрела на него, может, это все ему только показалось?
Девушка вышла на одну остановку раньше Сергея. Взволнованный ее противоречивым обликом, Сергей вышел на площади Маяковского, перешел перекресток и двинулся вниз по улице Горького. Может быть, человек, который полюбит ее потом, со временем привыкнет к ее профилю и не будет замечать его уродства? Может быть… может быть… — думал Сергей, шагая по улице, и постепенно образ этой странной девушки уходил все дальше и дальше.
В этот еще предвечерний субботний час на улице Горького уже было много праздничных людей: девушек, молодых женщин, командированных с тяжелыми портфелями, бредущих по улице и внезапно по- бычьи оборачивающихся на особенно вызывающе одетых женщин, каких-то бледных юнцов с порочными глазами, каких-то франтоватых, пожилых людей, иногда смутно напоминающих своим обликом знаменитых артистов, устремляющих на женщин взгляд, полный хамской, как думал Сергей и как, скорее всего, было на самом деле, уверенности в правоте своих вожделений. Одним словом, это была праздничная толпа, в которую Сергей любил время от времени окунаться, она его взбадривала, как хорошая легкая музыка.
Иногда ему казалось странным, что он так любит праздничную толпу и так не любит, во всяком случае чувствует какую-то неприятную враждебность, исходящую от толпы на стадионе, во время пожара или какого-нибудь уличного происшествия.
В такой толпе у него всегда возникало ощущение опасности. Казалось, она, эта толпа, готова расправиться с Сергеем, но, смутно ощущая его как чуждую ей, не растворившуюся в ее организме, раздражающую песчинку, все еще не может из-за огромности и примитивной неточности своих щупалец вытащить его из себя и расправиться с ним.
Думая об этом много раз, Сергей пришел к выводу, что любит толпу праздную и не любит толпу, охваченную единой страстью. Что-то всегда мешало ему полностью слиться с ней, и, даже подхваченный ее потоком, он ни на минуту не забывал высунуть из нее голову для собственного дыхания и собственного
