чтобы «протолкнуть» очерк. Именно поэтому он просил Сергея набраться терпения. Дело в том, сказал он ему, что сейчас пересматривается закон о превышении мер самообороны. Закон этот, в согласии со здравым смыслом, должен смягчить наказание людей, которые превысили меры самообороны.
Прошло около двух месяцев, и Сергей уже отчаялся было ждать, как вдруг в институте ему сказали, что в газете появилась его статья, где он выступает в совершенно новом амплуа.
Да, это был замечательный день! Сергей держал в руках газету со своим очерком и не верил глазам. Ведь больше полугода прошло с тех пор, как он пытался его протолкнуть. Ни одна его научная публикация не доставила ему такой радости.
Он позвонил в редакцию и поблагодарил заведующего отделом.
— Это вам спасибо, — журчал довольный голос заведующего, — отдел наш на летучке хвалили… Ведь вчера был напечатан указ, смягчающий наказание за превышение мер самообороны.
После появления статьи дело завертелось с карусельной праздничной быстротой. Через три дня он получил ответ на свое послание в Верховный суд: дело будет немедленно пересмотрено! Безусловно, была допущена судебная ошибка!
Он получил от Володи благодарное письмо из больницы, где тот сейчас выздоравливал. Оказывается, его слегка подмяло спиленное дерево, но теперь дело идет на поправку, и, судя по разговорам, которые с ним ведет начальство, по-видимому, его скоро отпустят.
Через два месяца, когда Сергей приехал в Абхазию, они снова встретились. Грустно-радостной была встреча, а Сергей наивно ожидал, что она будет бурным праздником победы справедливости!
Сергей почувствовал, что пережитое Володей за эти два года как-то надломило его. И само невольное убийство, совершенное им, не прошло бесследно, и явная несправедливость ведения судебного дела оставила горький след в его душе, и физическая травма, полученная на лесоповале, давала о себе знать: каким-то образом ударом падающего ствола был задет позвоночник, и сейчас Володя время от времени испытывал боли в спине, а по ночам иногда вставал с постели и бродил в лунатическом состоянии.
К тому же отец убитого не унимался. Несколько раз, пока Володя был в тюрьме, он заходил к его жене и угрожал в отместку убить детей. Последний раз старик уже заходил при Володе и угрожал убить его, если он не заплатит за сына три тысячи рублей.
Хоть и не слишком дорого он просил за сына, Володя, разумеется, отказался. Тот пригрозил ему смертью и уехал. Жаловаться было бесполезно и сделать было ничего нельзя, потому что, как чувствовал Володя, за стариком как бы оставалось право на ответный удар.
Местный ДОСААФ предложил Володе занять свою прежнюю должность, но он отказался и через некоторое время навсегда переехал жить в дом своего тестя, в этот рыбачий поселок. Жил он теперь за счет курортников, которых на летний сезон пускал в дом, а также за счет фотографирования тех же курортников, которым он занимался от какой-то жалкой артели.
Кто его знает, какие соображения заставили его таким коренным образом переменить образ жизни. Не последнюю роль, как думал Сергей, во всем этом деле сыграло то обстоятельство, что рыбачий поселок был расположен в стороне от Мухуса и, вероятно, Володя чувствовал здесь себя в большей безопасности от встречи со старым уголовником. Но Сергей понимал, что, конечно, это было не единственным соображением.
В то лето Сергей в последний раз зашел на причал, где когда-то стояла его лодка и работал его товарищ. Здесь ожидало его грустное запустение. Лодку его давно унесло в море наводнением. Несколько мальчиков с безнадежным упорством возились возле никак не заводившегося лодочного мотора.
Местные длинноволосые хиппи со своими подругами расположились в прохладной тени прибрежных ив. Один из них взобрался на инжировое дерево и, повесив рядом с собой на ветку приемничек, слушал «зонги» и рвал инжир. Время от времени он небрежно бросал девушкам плоды инжира, и они, лежа или сидя, лениво дотянувшись, отправляли их в рот, не потрудившись очистить шкурку или хотя бы сдуть пыль, в которую шмякались плоды. Одна из них с откровенным интересом стала рассматривать Сергея, и, когда он тоже внимательно на нее посмотрел, она, словно древним интуитивным движением женщины, попробовала притронуться к волосам, но потом почувствовала, что, если идти в этом направлении, слишком многое надо будет менять, она бросила волосы и, вытащив изо рта своего дружка, лежавшего рядом, сигарету, закурила, глядя на Сергея и как бы говоря: вот такие мы, уж как хотите. Дружок ее, не меняя позы, с беззлобным равнодушием посмотрел на Сергея.
«Милая девушка, — отметил Сергей мельком, — особенно если ее дня три подержать в ванной. Новая генерация, — подумал Сергей, обратив внимание, что почти все они были рослые, длиннорукие, длинноногие… — или новая дегенерация», — добавил он беззлобно и тут же забыл о них.
Он снова обратил внимание на следы запустения на этом причале, на прогнивший деревянный настил, на замызганные лодки, на ребят, безнадежно пытающихся завести мотор, который после долгих усилий несколько раз чихнул и опять замолк.
Он вспомнил тот веселый причал с деловитыми мальчиками и девочками, надраенный, как палуба, дворик территории причала, банки с красками, запах стружки, праздничный вид шлюпок, вспомнил, как он сюда приходил со своей девушкой, которую так любил тогда, вспомнил, как весело и доброжелательно встречали его здесь, и снова подумал — как много зависит от одного человека в любом деле.
В тот же день Сергей, роясь у себя дома в ящике со старыми письмами, наткнулся на свой дневник того времени. Местами морщась, как от зубной боли, на молодую романтическую самоуверенность стиля, он прочел вот эти страницы…
'Она к морю приехала с мамой, но в море ушли мы вдвоем.
— А как же мама? — спросила она немного растерянно.
— Мама останется сторожить землю, — сказал я твердо и отгреб от берега.
Она ничего не ответила, а только молча уселась на корму.
Я продолжал грести, берег уходил все дальше и дальше.
Она окунула руку в море. Маслянистая густая синева мягко обтекала кисть ее руки. Ладонь как северный листик в южном море. Нет, скорее плавничок, развернутый против движения лодки. Ладонь бессознательно тормозила, но берег уходил все дальше и дальше, весла были сильней. И чем дальше отходили мы от берега, тем меньше становилось расстояние между кормой, где она сидела, и средней банкой, где я греб.
Мы уходили все дальше и дальше, и звуки, которые доносились с берега, были тоньше и чище, чем обычно. Море успевало их промыть и обточить. Они казались немного странными, как шум жизни, если его услышать со стороны.
Она оглянулась на берег и увидела темно-сиреневые горы и ниже белые пятна домов, сияющие сквозь зелень.
— Дай попробую погрести, — сказала она.
— Попробуй, — сказал я и уступил ей весла.
Сначала не получалось. Но она довольно быстро приспособилась. У нее были длинные руки, а тонкое тело от напряжения слегка скашивалось, как скашивается очень молодое деревцо, если на него влезть. Она выгребала с таким трудом, что вода казалась слишком густой.
Нестройный взмах весел, и грудь слегка подается вперед, как будто пытается дотянуться до ленточки финиша. Но до финиша было далеко.
Потом она снова села на корму. Она была довольна, что у нее получается. Я был уверен, что у нее получится. Она снова опустила руку в воду, уже не пытаясь тормозить, просто чтобы остудить ее.
Мы проплывали мимо рыбаков. С некоторыми из них я здоровался. Они многозначительно улыбались, но я отстранял многозначительность, не отвечая на улыбки. Хотя всегда немного стыдно быть счастливым, все же приятно было, что все они крепко стоят на якоре, а мы проплываем мимо.
Один из них все же попытался нас остановить. Он попросил закурить. Это было его право. Я подгреб и бросил ему сигарету.
Это был хороший человек и хороший рыбак, но на берегу дела у него не ладились. Он слишком много пил, и от него ушла жена с ребенком. Пил он безбожно. Наверно, в любом другом месте его выгнали бы с работы, но здесь, в школе, где он преподавал математику, подобрались славные ребята. Они делали все, чтобы как-нибудь спасти человека. В конце концов его уложили в больницу, вылечили. Сейчас он не выносит
