старика некоторую настырность. Длинные руки его кончались огромными, хорошо разработанными кистями, — следствие многолетней работы руками. Когда-то он был художником, но уже многие годы жил тем, что чинил ружья окрестным жителям, делал ножи и металлические браслеты, пользовавшиеся у приезжих женщин немалым успехом.
Они выпили еще по два раза, и всем стало хорошо от морской свежести, от вкусной густой ухи, от водки. Какая-то женщина, противного вида, с еще более противной стайкой тонконогих щпицев, вышла гулять на берег.
Каждый раз, проходя вместе с собачками мимо компании, она, если ее проход совпадал с поднесением стаканов ко рту, отворачивалась, как от оскорбительной непристойности. Если какая-нибудь из этих лилипутских собачек приближалась к ним, она ее строго отзывала, голосом показывая, что предостерегает собачку от нравственного падения.
— Пойду кошек накормлю, — сказал старик Сундарев и, подняв тарелку, на дне которой лежало много разваренной рыбы, пошел к своему дому. «Похоже, — подумал Сергей, — что алкоголь возвратил его к человеческим обязанностям».
Всю эту неделю Сергей присматривался к старику Сундареву. Старик присматривался к его жене. Сергей это заметил. Каждое утро, когда они приходили купаться, он садился неподалеку и наблюдал за нею, все такой же -в засаленных брюках, без рубашки, худой, длинный, с могучими кистями рук и петушиной грудью.
Сергею думалось, что в этом старике есть какая-то правда, которая помогает ему жить, придает ему моральную и отчасти даже физическую прочность. Он с любопытством приглядывался к нему. Ему хотелось разглядеть какие-то конкретные признаки его житейской мудрости. Но до сегодняшнего вечера поближе познакомиться с ним не удавалось.
— Видишь эту женщину с собачками? — кивнул Володя.
— Ага, — сказал Сергей и посмотрел на нее. Собачки так и петляли вокруг нее.
Сергей знал, что это жена знаменитого доктора Каледина. Этот доктор лечил своих пациентов пчелиным ядом, и, видимо, лечил удачно. Пациенты записывались к нему за несколько месяцев до приема. К нему приезжали лечиться не только изо всех районов побережья, но иногда даже из Москвы.
Жил он в доме старика Сундарева, вернее, в его бывшем доме. Он откупал у него год за годом по комнате, и сейчас старик ютился в маленькой комнатушке, в сущности давно купленной доктором. Это все и то, что доктор лопатами гребет деньги, Сергей уже слышал.
— Она жена Каледина, ей достанутся все его деньги, — сказал Володя с каким-то комическим сожалением. О деньгах доктора говорилось, как о бедной сиротке, которая после смерти отца может пойти по рукам.
— Ну и что? — сказал Сергей.
— А ведь тайну этого лечения старик Сундарев привез из Индии, а потом уже здесь научил Каледина… У них даже патент выписан на обоих.
— Ему слишком нравилась тогдашняя жена Каледина, — сказал Андрей Таркилов, — вот они и поделились: тот женой, а этот тайной пчелиного яда.
— Я это к тому говорю, — продолжал Володя, разливая водку, — что мог бы, раз ему так подфартило с этим пчелиным ядом, немножко поделиться и с нашим стариком.
Сам старик в это время подошел и сел рядом с Андреем. Он уже уловил, о чем шла речь, и, взяв из рук Володи стакан, доброжелательно прислушивался.
Сергей все-таки никак не мог понять, почему доктор должен был делиться своими деньгами со стариком.
— А что, старина, — обратился Андрей Таркилов к Сундареву, — небось, обзаведись Каледин с самого начала такой женой, не стал бы ты ему раскрывать индийские тайны?
— Не стал бы, — согласился старик таким тоном, что все рассмеялись.
— А куда делась та жена? — спросил геолог из Тбилиси.
— С той он разошелся, — сказал старик Сундарев и, вздохнув, добавил: — Бросила нас она… Выпьем за нее.
Все рассмеялись, и Сергей вместе со всеми выпил за неведомую жену доктора. Настоящая жена доктора, словно услышав этот оскорбительный тост, хотя услышать его никак не могла, демонстративно направилась к воротам своего дома, окруженная своими стекающимися и растекающимися собачонками. Сергей не любил слишком маленьких собак, они ему чем-то напоминали крыс.
— Эту он взял как затычку к своим деньгам, — сказал Володя, нюхая хлеб после выпивки.
— Да она и его заткнула как следует, — добавил старик. Усмехнувшись, вспомнил: — Я ему говорю, дай, мол, пропить хоть часть твоих денег. Ведь сдохнешь — все останется этой мымре.
— А дети есть? — спросил геолог.
— Дети взрослые… Они давно ушли с матерью и с ним не общаются, -сказал Володя.
Тут старик Сундарев стал толково разъяснять, исходя из того, что доктор уже имеет миллион рублей (в старых деньгах) и что проживет он никак не больше чем десять лет, при жалком состоянии его здоровья, а ему уже шестьдесят… Выходило, что ему прямой резон передать деньги старику Сундареву.
В этих рассуждениях было много скрытого комизма, учитывая, что старик был явно лет на десять старше доктора, а говорил о нем как человек, которому жить и жить, а тому ничего не остается, как ложиться и помирать.
На тему о богатстве доктора всласть говорили еще с полчаса, ибо, как заметил Сергей, ни о чем в компании так не любят поговорить, как о чужих деньгах.
Володя предложил в один из ближайших дней поехать в горы. Сравнительно недалеко от озера Рица есть замечательное озерцо, еще не открытое туристами. Само озерцо, по словам Володи, полно форелью, а вокруг пихтовые и тисовые рощи неземной красоты.
Все так увлеклись планами предстоящей поездки на горное озеро, что не заметили, как появилась жена Володи.
— Добрый вечер, кутилы, — сказала она, останавливаясь над ними.
— Добрый вечер, — зашумели все в ответ, теснясь и уступая ей место у костра. Но она не села, а продолжала стоять, улыбаясь бледной улыбкой очень усталого человека.
Сергей невольно как-то сопоставил выражение цветущего здоровья сидящих у костра, особенно женщин, с выражением обескровленного, посеревшего лица жены Володи, целый день проведшей в раскаленной кухне, и ему стало как-то стыдно. Особенно неловко ему было за этот разговор о романтической поездке в горы, может быть потому, что она явно не могла принять участие в этой поездке, и значит, как сейчас ему казалось, само мероприятие носило оттенок предательства по отношению к этой женщине.
— Мамоцка! — вскрикнула младшая девочка и, словно почувствовав все, что почувствовал Сергей, вскочила с места и, привстав на цыпочки, поцеловала мать в самые губы. И эта прильнувшая к матери крепышка, ее закинутая головка, ее напряженная спинка, ее замершие локотки, словно прислушивающиеся к поцелую, и сам поцелуй, словно вливающий силу и свежесть в губы матери, длился несколько секунд.
Наконец мать, мотнув головой, оторвала свои губы со словами:
— Ну что ты виснешь на мне, я же устала.
Но и это же мгновение Сергей заметил, что в лице у нее появилось какое-то неуловимое посвежение, глаза ожили…
— Садись со мной уху есть! — предложила девочка. — А я социнение написала, а дядю Сережу скорпион ударил.
— Ладно, садись, — сказал Володя и, усадив рядом жену, налил всем водки.
— Женя, — обратилась мать к старшей девочке, — что ж вы миски вынесли, неужели не могли тарелки достать?
— Не имеет значения, — сказал Володя и кивнул на стакан, налитый жене. — Выпей!
— Нет, нет, — замотала она головой, но под взглядом мужа взяла стакан и добавила: — У нас и рюмок достаточно…
Геолог из Тбилиси предложил выпить за хозяйку дома и сам поднял за нее довольно красноречивый тост, причем Володя слушал его склонив голову, с выражением кроткой покорности.
По словам геолога получалось, что все, что здесь есть: и дом, и дети, и этот участок земли, — все это
