IV
В понедельник рано поутру исландцы держали совет. Тейт сказал:
— Не много нам чести, если наш земляк и достойный собрат будет убит, однако все мы видим, что любой, кто ввяжется в это дело, рискует и жизнью своей, и имуществом. Предоставим конунгу решать, и если не удастся сохранить жизнь этому человеку, то пускай и мы все умрем, а нет — так всем будет дарована пощада. Мы должны выбрать своего вожака и слушаться его.
Они все высказались за то, чтобы он стал их предводителем, а они будут следовать его советам. Он сказал:
— В таком случае вы все должны поклясться мне в том, что не станете жалеть ни себя, ни своего добра ради того, что я сочту нужным предпринять в этом деле.
Они так и сделали.
Потом они пошли в баню, и тут затрубили в рог. Тейт тотчас же выскочил из бани. Он был в рубахе и полотняных штанах, лоб ему обхватывал золотой шнурок, а поверх рубахи изнанкой наружу накинут был двуцветный плащ на сером меху, алый с коричневым.
Сбежались все исландцы, однако, когда трубят на сходку, всегда проходит какое-то время, прежде чем соберется народ. Тейт сказал:
— Пойдем не мешкая к дому, где сидит Гисл, чтобы подоспеть туда раньше конунговых людей.
Они двинулись по улице с большим шумом, а у той женщины окно как раз выходило на улицу. Она выбежала поглядеть и сказала Гислу:
— Большое несчастье, что ты здесь, потому что сюда идут люди конунга.
Гисл отвечает:
— Не будем из-за этого горевать, хозяйка. Он сказал тогда такую вису:
Вешать нос до срока
скальд не станет, — сталью
ноги нам нагреют —
хоть сулят расправу.
Смерть не диво, дева,
древо сечи40 хочет
подвиг свой восславить
висой напоследок.
Тут они принялись рубить дверь, и она с треском разлетелась. Люди увидели, что Гисл слегка шевельнулся. Тейт сбил с него оковы, взял его в свой отряд и они отправились на сходку. А навстречу им шел Сони Предводитель Гостей41. Он шел забрать Гисла. Он сказал:
— Вы, исландцы, не теряли времени даром. Сдается мне, что вы решили сами вершить суд над этим человеком. Но конунг и его люди хорошо помнят, что вы натворили нынче утром, а Магнус конунг не прощал и меньших оскорблений, чем убийство его дружинника этим салоедом.
V
Когда начался тинг, первым поднялся Сигурд Шерстяная Нитка. Он сказал:
— Я полагаю, большинству присутствующих известно, что убит наш товарищ по оружию, Гьяввальд. Приехал из Исландии человек с обвинением против него, но не стал требовать себе возмещения, как поступают другие, а взял и убил его. Нам, людям конунга, кажется, что иные считают пустяком перебить по одному всех конунговых дружинников. Может статься, со временем они так расхрабрятся, что и с самим конунгом будут считаться не больше, чем с другими. То, что здесь произошло, — большой позор и заслуживает жестокой кары, и это дело не поправить, даже если за одного нашего человека убить десятерых исландцев и так наказать их за дерзость, чтобы им впредь неповадно было захватывать людей, находящихся во власти конунга.
И он умолк. Тогда встал Тейт, сын епископа, и сказал:
— Не разрешит ли конунг теперь мне взять слово?
Конунг спросил у человека, стоявшего рядом:
— Кто этот человек?
Тот отвечает:
— Государь, это Тейт, сын епископа.
Конунг сказал Тейту:
— Ни в коем случае не разрешу я тебе говорить, потому что от твоих речей не приходится ждать ничего хорошего, и ты заслужил, чтобы тебе отрезали язык.
Тогда встал Ион Священник, сын Эгмунда, и сказал:
— Не разрешит ли конунг мне сказать несколько слов?
Конунг спросил:
— Кто теперь говорит? Тот человек отвечает:
— Исландский священник Ион.
Конунг сказал:
— Разрешаю тебе говорить.
Ион Священник начал свою речь так:
— Благодаренье Богу, эти страны стали христианскими, и Норвегия, и Исландия, ибо прежде бродили вперемешку и люди, и демоны, а нынче дьявол остерегается показываться нам на глаза. Теперь он использует людей для исполнения своих замыслов. Вот и сейчас, как все мы слышали, он говорил устами того, кто здесь только что выступал. Уже был убит один человек, а он убеждает нас, что нужно убить еще десятерых. Я думаю, такие люди многого добьются своими дурными делами и злыми уговорами, если захотят отвратить хёвдингов от справедливости, милосердия и прочих добрых привычек и станут подстрекать и подбивать их творить жестокости и злодейства, дабы порадовать врага рода человеческого убийством крещенных людей. А ведь мы, государь, такие же верные тебе люди, как и те, что живут в этой стране. Следовало бы вам, правителям, которые сидят в этом мире и вершат суд над народом, подумать о том, что вы представляете на земле того Судию, который придет в Судный день вершить суд над всем миром. И теперь, государь, в вашей власти вынести правый приговор и остеречься выносить неправый, ибо на всякий тинг и на всякую сходку является сам всемогущий Господь со своими святыми. Бог посещает добрых людей и правый суд, а дьявол приходит со своими слугами к дурным людям и на неправый суд, и можно не сомневаться, что придет Судья, который рассудит обе стороны по справедливости. Подумайте-ка теперь, государь, какой огонь горит жарче и дольше, тот ли, что разведен в печи, когда жгут дубовое полено, или тот, что зажжен от сухой ветки. Так вот, если ты, конунг, будешь вершить неправый суд, то быть тебе брошенным в тот огонь, где горит дубовое полено, но если ты рассудишь по справедливости, то можно надеяться, что ты очистишься в том огне, что зажжен от сухой ветки.
Так окончил Ион Священник свою речь. Конунг сказал:
— Сурово ты говорил, священник.
Однако не было заметно, чтобы он был сильно рассержен. Тогда встал Гисл и сказал:
— Не позволишь ли, конунг, и мне сказать несколько слов?
Конунг спросил, кто говорит. Ему сказали.
— Я не стану тебе препятствовать, — говорит конунг. Гисл сказал:
— Я хочу рассказать о том, что отец мой был убит, и это дело рук Гьяввальда и Тормода. Мне тогда было шесть лет, а Торвальду, брату моему, девять. Мы оба присутствовали при убийстве моего отца. Гьяввальд тогда сказал, что и нас, братьев, также следует убить. И не очень-то достойно мужчины рассказывать о том, государь, что мне тогда трудно было сдержать слезы.
Конунг сказал:
