буквальном смысле слова. У него было много денег, и он лечился за границей. На поломанных руках, ногах и ребрах у него стоят платиновые и серебряные пластины, в пробитой черепушке — то же самое, у него искусственное сердце, золотые зубы и так далее. Я все это вытащил. К сожалению, в таком виде его теперь не примет ни один родственник — он весь распотрошен. Поэтому пришлось похитить его из морга. Честно говоря, не думал, что его дружки так рьяно станут его искать. Обычно им нет никакого дела до своих трупов. Но и они скоро успокоятся, занявшись своими делами.
— А откуда вы узнали, что в нем столько добра?
— Я же врач, миленькая моя, — спокойно сказал он. — Мне положено знать такие вещи. Тем более что он лечился в нашей больнице, есть медицинские карты, знакомые доктора. За небольшую плату мне всегда говорят, если имеется что-то интересное. Обычно я обхожусь без похищения, потому что вырезаю нужные запчасти прямо в морге. Родственникам говорят, что шрамы от вскрытия, и никто ни о чем не спрашивает. Но у этого урки оказалось бы слишком много шрамов, и обязательно бы возникли вопросы, а это для меня нежелательно. Пришлось пойти на риск, — он вздохнул. — Но теперь уже все позади.
— Ну и дрянь же вы! — прошептала я, пораженная таким откровенным цинизмом.
— Зато богат и счастлив! — рассмеялся он. — А ты думаешь, сейчас кто-то деньги по-другому зарабатывает? Как бы не так! Только те же бандиты, например, измываются над живыми людьми, а я, как видишь, над трупами, которым уже все равно, хи-хи.
— За это тоже есть статья в Уголовном кодексе, — попыталась я устыдить его. — Осквернение трупов.
— Ну-у, до этого, я уверен, не дойдет. А теперь твоя очередь рассказывать. — Он посмотрел на часы. — У тебя есть пять минут, выбирай: или умрешь сразу, или зарою живой.
— А вы что, бы выбрали? — искренне спросила я. — Посоветуйте, пожалуйста, а то я сама теряюсь от разнообразия возможностей.
Крильман посмотрел мне в глаза и сказал:
— Я советую тебе говорить правду.
— Даже не знаю, с чего начать. В общем, я никому ничего не сказала. Мой шеф понятия не имеет, куда я пошла, честное слово! Ваш помощник отказался разговаривать, только адрес назвал. Я приехала сюда на свой страх и риск. Это все. Пожалуйста, отпустите меня! — опять захныкала я.
— Что, даже и записки не оставила своему пентюху? — недоверчиво спросил он.
— В том-то и дело, что не оставила, забыла! — воскликнула я.
— Что-то ты темнишь, родная моя. Не верю я тебе. Ты же не полная дура. Впрочем, это не исключено. А пока сюда действительно никто не приехал, нужно тебя спрятать, да так, чтобы никто не нашел, — он подмигнул мне, встал и пошел к шкафу.
Что мне делать: кричать, ругаться, плакать, умолять? Все это бесполезно. Поздно, как говорят, пить боржоми. Я допрыгалась, и теперь уже окончательно. С ужасом смотрела я, как он намочил тряпку эфиром и пошел ко мне, как мерзко ухмыляется он под своей бородкой, как хищно блестят его глазки и раздуваются щеки.
— Прощай, радость моя, — ласково сказал он, прижимая к моему лицу тряпку. — Спи спокойно. Пусть земля будет тебе пухом…
6
На этот раз я оказалась умнее и не стала вдыхать в себя эфир, задержав дыхание и закрыв глаза, пока он держал платок на моем лице. Поэтому меня только слегка сморило, но я все слышала и не открывала глаза, чтобы он не догадался. Мне хотелось хоть немножечко пожить еще, пусть даже в такой страшной ситуации, но почувствовать себя на этом свете, который мне вот-вот предстояло покинуть навсегда. Сомнений на этот счет у меня никаких не было. Даже надежда, которая всегда умирает последней, казалось, заснула, одурманенная эфиром, и оставила меня одну лежать гробу.
Я услышала, как он закрыл гроб крышкой и начал стучать молотком, как заправский гробовщик. Открыв глаза, я смотрела в темноту, которую слабо освещал пробивающийся из щели последний крохотный лучик жизни и света. Потом Крильман буквально сбросил мой гроб на громыхающую тележку и потащил куда-то по бетонному полу своих казематов. Затем опять перегрузил, как я поняла, в машину, закрыл дверцу фургона с зашторенными окошками, сел за руль и выехал из гаража. Я представила себе два гроба, мирно стоящих в фургоне, мчащемся среди ночи на свалку, и мне стало ужасно обидно за свою бесцельно прожитую жизнь. Ну почему я такая? Все время попадаю в какие-то передряги, и еще ни разу никто не сказал мне за это спасибо! Значит, я действительно жила неправильно, не так, как нужно и как все? Может, и поделом? Сколько бы еще горя я принесла людям, если бы Крильман оставил меня в живых? Нет, все-таки он правильно поступает, он раскусил мою нечеловеческую сущность и теперь с чистой совестью везет на свалку, чтобы раз и навсегда избавить от меня настрадавшееся от моих безрассудных выходок человечество. Огромное спасибо ему за это! Жаль, что не успела поблагодарить его, а то бы он наверняка разрыдался от умиления. Смирившись со своей участью, я уже не так переживала, хотя жуткие сцены с червями, расписанные Крильманом, так и лезли в сознание и всплывали страшными образами в темноте моего последнего пристанища. Я пыталась вспомнить хоть одну молитву, но ничего не получалось, потому что я никогда их не знала. Что ж, придется отойти без последнего напутствия. Все равно Акира подберет мою грешную душу, когда она попадет на тот свет, как сделал это уже однажды на этом свете. Валентина, наверное, сойдет с ума, разыскивая меня по всей Москве. Прибежит к Родиону и вышибет из него мозги. А что тот может ей сказать, если сам ничего не знает? Да и поздно уже будет — меня закопают, и не одна собака не догадается, что я была у Крильмана. Студент наверняка прикинется идиотом, опять перехитрит босса и сбежит. Все, граждане, приплыли, спектакль окончен, кранты…
Машина наконец остановилась, и я услышала отдаленные голоса и надсадный гул тракторов. Это наверняка свалка. Крильман вышел из машины и заговорил с кем-то. Я хотела дрыгнуть ногами и поднять шум, чтобы услышали и поняли, что хоронят живого человека, но вспомнила, что этот грязный подонок намертво закрепил все мои члены к стенкам гроба. К тому же заклеил мне рот, когда якобы усыпил. Зачем только, непонятно. В общем, результатом всех моих усилий оказался лишь слабенький писк, который трудно было бы услышать, даже приложив ухо к самой крышке гроба. А рядом еще гудели и трактора. Короче, я успокоилась и начала считать последние, отведенные мне мгновения жизни.
— Сколько у вас? — спросил грубый, не совсем трезвый голос.
— Два гроба, Семеныч, — деловито ответил Крильман. — Держи двести баксов за каждый. Зарой побыстрее да поглубже. Трупы совершенно голые, так что не открывай крышки — все равно ничем не поживишься.
— Экий вы, Лев Моисеевич, неблагодарный! Совсем о нас не думаете. Накинули бы тогда еще сотенку, раз на них шмоток нет.
— Ладно, держи, только пошевеливайся!
— Я была уверена, что мои похороны оплачиваются заработанными мною же деньгами, которые Крильман опять вытащил из моего кармана. Вот скотина! Мне стало обидно за Родиона, из которого завтра бандиты начнут выколачивать эти зря потраченные мною деньги. Утешало лишь то, что работу я все таки выполнила, труп нашла и, можно сказать без всякого преувеличения, держала его у себя под боком. А очень скоро даже услышу, как чавкают, поедая его, трупные черви, и почувствую его разлагающийся запах. Только вот на фига мне все это сдалось?!
Машина снова тронулась и медленно поехала по неровной дороге в сторону усиливающегося шума тракторов, видимо, к месту захоронения. Сердечко мое тоскливо заныло, и я заплакала, беззвучно и обреченно. Потом, когда движение прекратилось, кто-то выволок мой гроб и сбросил на землю, отчего я больно ударилась головой о дно. Но эта боль была мелочью в сравнении с ужасом, охватившим меня, когда я поняла, что теперь меня уже точно похоронят.
Крильман дал по газам и уехал, а двое невидимых мне мужиков, что-то насвистывая, поволокли меня на руках к могиле. Нет ничего хуже бессильного отчаяния! Наконец гроб опустили на землю.
— Пошли принесем второй, а потом уж перекурим, — услышала я голос рабочего.
