— Братья, значит? — скупо улыбнулся Никита Савельевич, будто выдавил улыбку на сухие старческие губы. — Ну, что ж, и такое бывает… Вот подробностей, боюсь, не услышишь. В зашибе тогда я был — не до деталей. Дай Бог, унести ноги…
Под аккомпанимент доносящихся с кухни кулинарных рецептов, которыми хозяйка одаривала дотошного Федорчука, журналист начал нелегкое повествование. Первые фразы дались нелегко — со спотыканиями, неожиданными остановками, множеством слов-паразитов. Видите ли… Такая история… Вот какое дело…
Потом разошелся. Сработала привычка журналиста выцеливать в изложении тех или иных событий главное. Теперь он не стыдился своей трусости, даже, не без кокетства, выпячивал ее… Да, действительно, боюсь, что из этого? Пожилой человек, можно сказать — старик, доживающий отведенный ему природой срок… Да и кому хочется погибать от руки нелюдей?…
Будто покровительственно похлопывал позорную трусость по плечу.
Окунева не перебивали. Прервав кухонную беседу, хозяйка и Федорчук на цыпочках вошли в комнату и стояли у стены. Митяй и Юрка многозначительно переглядывались. Андрей расхаживал по комнате, похрустывая суставами пальцев.
Короткий рассказ завершен. Окунев умолк и с надеждой поглядел на сыщика.
Андрей что-то шепнул Юрке, тот ответид понимающим кивком и покинул комнату. В прихожей негромко хлопнула дверь.
— Ну, что я могу посоветовать?…Скажите, Никита Савельевич, вы не хотите… подлечиться? Вместе с супругой?
Федорчук ехидно заулыбался. Знал старый «психолог» об отврашении Оглобли к любым видам лечения, начиная с посещении гарнизонной поликлинники и кончая пребыванием в госпиталях. Сейчас Никита выдаст советчику! По полной курсантской норме. Дай-то Бог, чтобы — в приемлемых выражениях.
Губы Окунева дрогнули, в выцветших стариковских глазах заплясали бесовскме огоньки. Все, сейчас сорвется в штопор!
Сорвался!
— Ты, Андрюха, лучше батьку своего, Федуна, лечи. А я — давно уж леченный-перелеченный, мне твои поликлиники ни к чему! Ишь что придумал: задницу врачихам подставдять под укольчики…
— Погодите горячитьчя, Никита Савельевич, дослушайте до конца. Я ведь вас не перебивал…
Ворча и отфыркиваясь на подобии кипящего самовара, Окунев поворочался, поудобней устраивая худющую фигуру на жестком диване, и затих.
— Для вас нынешний климат Москвы, как бы это выразиться помягче, вреден. Оформляйте семейную путевку в санаторий и уезжайте. Куда — не имеет значения, лишь бы подальше от Москвы…
— Свежим воздухом подышишь, — привычно вписался в разговор Федорчук, — ванночки попринимаешь, на курортных дамочек полюбуешься…
— У меня — своя дамочка, — с прежней угрюмостью возразил журналист, — Круглосуточно любуюсь и иногда пользую.
— Дурень ты старый и пошляк!
Елена Ефимовна сняла очки, принялась нервно протирать стекла.
— Из чужого самовара чай всегда слаще, — смешливо захрипел Федорчук, — Особо, в нашем возрасте…
Недовольный несвоевременным вмешательством Федорчука, Панкратов повернулся к нему.
— Да и вам, Владимир Иванович, не помешает сменить обстановку… Почему бы не составить компанию вашему другу?
— Я-то при чем? За Оглоблей следят…
— Вы тоже солидно засветились. К примеру, сегодняшнее нападение на вас о многом говорит… Попытка ограбления пенсионера? Сомнительно… Скорей всего, решили пощупать ментовского пособника…
Разговор походил на прокручивание в мясорубке фарша. Заправляют в приемный «бункер» вымоченные куски, в тарелку вываливается, казалось бы, несъедобная смесь.
Это на первый взгляд — несъедобная.
В конце концов, порешили: Федорчуки и Окуневы покидают Москву. Как можно скорей…
Время близится к полуночи. Владимир Иванович порешил не рисковать — до утра побыть у Оглобли. Только позвонил ненаглядной своей Катеньке. Дескать, не волнуйся, побалдей ночку одна, утром заявлюсь. И завершил разговор, будто пришлепнул жирную печать: не бери в голову.
Более полную информацию выдала подруге Окунева. Умолчав, конечно, о посещении сыщиков. Часа полтора обсуждался вопрос о санатории. Черное море зимой — мерзко, в Карелии — холодно, на Волге — все тот же мокрый снег и гриппозная температуры. Самый лучший вариант — Подмосковье, но отдыхать рядом с домом — не отдых, а сплошные муки.
Дети— то живут по соседству: внук зачихал, невестка никак не разродится, в семье сына -нелады. А родители — под боком, вызвать их на помощь — минутное дело. Вот и получится отдых со знаком минуса…
Панкратов и его телохранители двинулись к станции метро. Недалеко, метров пятьсот, нет необходимости ожидать автобус, маяться на остановке.
Не успели дойти до угла — из-за мусорных ящиков хлестнули автоматные очереди. Посыпались куски отбитой штукатурки. Панически залаяла на балконе чья-то собака.
Юрка упал под прикрытие груды сваленных бордюрных камней, ответил выстрелами из пистолета. Митяй грубо повалил на тротуар Панкратова, упал на него, тоже выхватил оружие.
Автоматы умолкли. Ночную тишину нарушал только лай собаки. По идее, мгновенно должны примчаться машины с милицией — не примчались. Сейчас в городе такое количество перестрелок — ни машин, ни оперативников не хватает.
За мусорными контейнерами пусто. Только россыпь гильз напоминает о недавней перестрелке.
Излишне самолюбивый Юрка твердит о крике, который он услышал после одного из своих выстрелов. Уверен — попал. Порылись, покопались — следы крови отсутствуют. Зато следы пуль на фасаде здания — на лицо. Все они сантиметров на семьдесят выше самого рослого из друзей — Митяя.
— Пугали. — будто подслушал друга Панкратов. — Били бы на поражение — изрешетили напрочь, в сито превратили.
— Пятьсот сороковое серьезное предупреждение, — Юрка щегольнул фразой, вычитанной в истории американо-китайских отношений периода горяче-холодной войны. — Запугивают…
Ни Панкратов, ни его друзья, естественно, не знали, как Штырь инструктировал своих шестерок. Насмерть перепуганный «наказанием» на лестничной площадке, он накрепко запретил подчиненным наносить ментам любой, пусть даже самый минимальный вред.
Ночные автоматные очереди — чистая профилактика…
— Отец Ковригиной — Мавлинин Пахом Терентьевич, — обьявил Костя, выкладывая на стол листок, вырванный из записной книжки. — Бывший заведующий диетической столовки, ныне — обычный пенсионер. Не подрабатывает, все время болеет… Погляди, какие диагнозы: два инфаркта, язва желудка, какое-то заболевание легких… Мать, Серафима Ивановна — домохозяйка… Вот тебе — адрес и номер домашнего телефона… Здесь, — на стол легла вторая бумажка, — фамилии людей, с которыми общаются Мавлинины. Здесь — адрес столовой, которой «командовал» подопечный до ухода на пенсию… Справка из райсобеса… из домоуправления…
Знатно поработали хлопцы. За такое короткое время нарисовали целый портрет семьи Мавлининых. Теперь очередь за «ведущим хирургом». Родители Ковригиной вскрыты и более или менее понятны — остается сделать некоторые «анализы».
Впрочем, все ясно без хирургических вмешательств и медицинских исследований. Мавлинины не имеют возможности подкармливать дочь и внука, если даже прекратят есть, платить квартплату, покупать самую дешевуюю одежонку. Врет Стелла Пахомовна, ссылаясь на родительскую помощь! Поскольку ложь беспредметной не бывает, то в кандидат технических наук получает другую «помощь», которую старательно маскирует. Ибо эта «помощь» платится ей за некие нечистые услуги.
И все же логический вывод необходимо подпереть конкретными фактами. В виде встречи с родителями Ковригиной. Вдруг ребята Негодина что-то перепутали, или бывший директор диетической столовки с»умел
