— Так, может, в этом все дело? Раз в классе ее не любили, вполне понятно, что твое появление и эта затея с юбилеем ей неприятны.
— Леша, где у тебя глаза? Разве это было простым проявлением неприязни? Она испугалась, или я ничего не понимаю в людях. Кстати, я бы не сказала, что ее так уж не любили в классе. Скорее, относились, как к деревенскому дурачку, — посмеивались, но беззлобно. Друзей у нее не было, это верно. Но и врагов — тоже.
— А у тебя какие были с ней отношения?
— Пожалуй что никаких. Не знаю, обменялись ли мы с ней хотя бы сотней слов за все годы учебы. Впрочем, нет, я не права. Однажды, не помню уж, по какому случаю, Жердочкина пригласила нас с Надькой зайти к ней домой. Вах, как же я могла забыть о таком памятном событии! Мы с Надеждой прямо обомлели, когда попали в квартиру. Помнишь, тогда, в семидесятые годы обстановка у всех была стандартная, как кирзовые сапоги. Одинаковые мебельные гарнитуры, «стенки», кухни из ДСП в белом пластике… Ну, у кого- то, может, буфеты со столами еще от бабушек остались, а так все с одного конвейера. Так вот, у Жердочкиных в квартире было, словно в музее. Какие-то расшибенные столики на гнутых ножках, куранты напольные, бронзовые статуэтки-канделябры, китайский фарфор, голубая спальня… Нас напоили необыкновенно душистым чаем со швейцарским шоколадом, и там я впервые в жизни увидела кокосовый орех и попробовала манго.
— Родители из партийной номенклатуры?
— Нет. Мама Жердочкиной директорствовала на продуктовой базе. Кстати, буржуинская роскошь была не единственным нашим потрясением в тот день. У Гали, польщенной нашей реакцией на ее хоромы, поднялось настроение, и она разговорилась, наверное, впервые в жизни, даже поделилась своими планами на будущее. Программа по пятилеткам выглядела так: закончить школу с медалью и поработать годик- другой в райкоме комсомола, потом — Лумумбарий и вступление в партию, потом — ВПШ и, наконец, руководящая должность, все равно какая. Заметь, девчонке было четырнадцать лет! Мне доводилось встречать людей, мечтающих о довольно экзотических профессиях, например, каскадера, дегустатора, зверолова… Но никогда ни до, ни после того я не слыхала, чтобы подросток мечтал о карьере руководителя общего профиля. Интересно, как отразилась на ее замыслах перестройка? Как Жердочкина приспособилась к новой реальности?
— Судя по нынешнему благосостоянию, неплохо, — сказал Леша. — Квартира в элитном доме в центре, домработница…
— Средний класс, — заключила я. — Маленький собственный бизнес или высокооплачиваемая работа в крупной фирме. Вечером позвоню, уточню. Только мечты ее были дерзновеннее.
У Веденеевой нам не открыли. Я долго звонила, прислушиваясь к тишине за дверью, и в конце концов смирилась.
— Наверное, никого. То ли все на работе, то ли в отпуске. Думаю, ждать не имеет смысла. Проще связаться с Таткой. Пусть узнает у своего бывшенького, в Москве ли его кузина.
И мы поехали по последнему адресу — в Марьино, к Ольге Манихиной.
— Я ее практически не помню, — рассказывала я Леше по дороге. — В памяти остался только размытый образ. Тихая, незаметная девочка с худосочными русыми хвостиками. Когда она отвечала у доски, учителям приходилось подходить вплотную и склонять ухо к ее губам, иначе слов было не разобрать. Других характерных черт, как ни стараюсь, припомнить не могу. Чем она увлекалась? С кем дружила? Никаких проблесков. Наверное, дружила с Таткой, раз позвала ее на новоселье.
Несмотря на атлас Москвы, который Леша предусмотрительно носит с собой, в Марьино пришлось изрядно поплутать. Каменные джунгли новостроек тянулись от горизонта до горизонта, и планировка кварталов местами была на редкость бестолковой. Наконец мы отыскали нужный дом, но достичь цели мешал магнитный замок на двери подъезда. Если позвонить по домофону и предупредить Манихину о нашем визите, сюрприза не получится, а значит, поездку можно считать напрасной, посему мы избрали тактику выжидания.
Но вот из подъезда высыпала ватага подростков, и мы проникли в неприступное парадное.
— Опять впустую, — проворчал Леша, в третий раз давя на кнопку звонка. (Увидев в двери «глазок», я спряталась за его спину и предоставила звонить ему.)
Я уже собиралась с ним согласиться, когда за дверью кто-то зашевелился. Мы замерли, думая, что дверь сейчас распахнется, но этого не произошло.
— Может быть, собака? — предположил Леша.
Мысль вообще-то здравая. Обученная собака не станет лаять, когда в дверь звонят. Встанет за дверью и будет терпеливо ждать развития событий. Но что-то подсказывало мне: в данном случае за дверью притаилось не четвероногое. Наверное, мою подозрительность пробудил «глазок». Его наличие наводило на мысль, что шевеление в квартире имеет иное происхождение. Например, такое: кто-то из двуногих подкрался к глазку и, посмотрев в него, решил не открывать. Что ж, проверим. Я опустила голову так, чтобы челка упала на лицо, отстранила Лешу и принялась терзать звонок сама. А вдосталь натрезвонившись, громко сказала:
— Ничего не поделаешь, придется встать здесь лагерем. Будем подавать звуковые сигналы с периодом в три минуты.
Когда я в третий раз попыталась изобразить на подручном инструменте траурный марш Шопена, нервы у противника сдали. «Вот она, неискушенность! — думала я со снисходительностью мастера к неумелому ученику, прислушиваясь к щелчкам замков и засовов. — Если тебе хочется впускать только избранных, раздай им ключи и не подходи к двери. А настойчивый трезвон можно игнорировать, надев наушники и включив музыку. И вообще, если уж ты считаешь свой дом крепостью, закаляй нервную систему. Вон троянцы, как пить дать, в первый же день осады устали от шума, поднятого у ворот ахейцами, но открывать почему-то не бросились».
Минуту спустя я смотрела в злые глаза Манихиной. Она изменилась. Тощие хвостики стараниями парикмахера превратились в пышную гриву. Искусная подводка вкупе с сильными чувствами придавала глазам яркость и выразительность. Куда только подевалась памятная мне блеклость! Дамочку, яростно сопящую мне в лицо, никто не назвал бы тихоней. Тем не менее я ее узнала. У меня хорошая память на лица.
Ольга тоже меня узнала. Не сразу, но узнала. Однако это не прибавило ей дружелюбия.
— Ты всегда была чемпионкой по наглости, Клюева! Вижу, годы тебя не изменили. Говори, чего нужно, и проваливай, — прошипела она.
Я никогда не вступаю в пререкания с фуриями. По себе знаю: бесполезное это занятие. Даже опасное, пожалуй. Если вы хотите чего-то добиться от разгневанной дамы, то либо уйдите на время и дайте ей успокоиться, либо смиренно согласитесь со всем, в чем она вас не замедлит обвинить, и подчинитесь ее требованиям.
Уйти и дать Манихиной успокоиться я не могла — кто знает, открыла ли бы она нам во второй раз? Оставался один вариант. Я ласково изложила приевшуюся уже историю о подготовке к выпускному юбилею. Манихина затряслась от негодования и попыталась захлопнуть дверь. Я уперлась плечом в стену и ладонью в дверную ручку.
— Ты же знаешь, Ольга, я упрямая. Раз пообещала Надьке раздобыть снимки и биографии, — умру, а раздобуду. — И, прибегнув к проверенной уже уловке, добавила: — В крайнем случае найму частного сыщика, он сделает все в лучшем виде.
Результат превзошел все ожидания. Манихина побелела и ухватилась за косяк, чтобы не упасть.
— Ты… ты не имеешь права!
— Спасибо, что предупредила. Непременно проконсультируюсь со своим адвокатом.
— Чего ты хочешь?! — заорала она истерично.
— Разве я не объяснила?
Она уставилась на меня. Не знаю, чего в ее взгляде было больше — ярости или смятения. Безмолвная дуэль длилась минуту. Потом она стремительно повернулась и бросилась в комнату. Я не успела решить, следует ли принять это за приглашение, как Манихина уже вернулась. С фотоснимком в руке.
— Вот. И дай мне телефон Денисовой. Я сама ей позвоню.
— Пожалуйста. — Я пожала плечами, вынула из сумочки записную книжку и продиктовала номер. От
