Таким образом, милиция сочла связь Гелены с Доризо установленной. После чего без особого напряжения сделала следующий шаг, а именно, приняла ее бегство за признание вины. Нужно ли говорить, что такое решение избавило сыщиков от многих хлопот? Ведь материальных доказательств Гелиной виновности у них не было. Сердечный препарат, отправивший Доризо на тот свет, продается на каждом углу. Правда, рецепт при покупке изымается, но в наше время это не препятствие, были бы деньги. Гелиных «пальчиков» в квартире покойного не нашли. И, коли уж на то пошло, никто не видел, чтобы она входила в эту самую квартиру или выходила из нее. В общем, у следователя не было ни малейшего шанса довести дело до суда. Что не мешало ему считать Гелену виновной.
Правда, справедливости ради нужно сказать, что он потрепал нервы и Инне, но не сумел пробить брешь в ее обороне и в конце концов отпустил ее с миром. Вопреки моим опасениям, Инна так и не попыталась направить следствие по моему следу, что в значительной мере поколебало мою уверенность в ее причастности к убийству.
Конечно, мы с Прошкой не перестали ссориться на этой почве, но я уже больше защищалась, чем нападала. Особенно после того, как он подло выбил у меня почву из-под ног, заявив, что не собирается и никогда не собирался водить с Инной дружбу. Она-де вообще не в его вкусе, и, если бы не желание спасти меня от страшной участи, он бы никогда к ней и близко не подошел.
Через два дня после визита Санина мне удалось убедить моих доморощенных телохранителей, что я больше не нуждаюсь в охране. «Вы же уверены, что мой тайный враг — Геля и она теперь не осмелится высунуть нос из своей норы. Стало быть, мне ничто не угрожает». Крыть им было нечем (я просто повторила то, что они доказывали мне с пеной у рта), и лагерь, разбитый в моей квартире, наконец-то был свернут. Не могу сказать, что после этого моя жизнь вернулась в нормальное русло. Сколько раз, работая за компьютером, я ловила себя на том, что пялюсь в одну точку, напряженно размышляя над фрагментами так и не сложившейся головоломки.
Но шли дни, и отдельные кусочки мало-помалу вставали на место. Одну из загадок помог разрешить звонок Голубева.
— Варька! — обрадовался он. — Ужель я наконец-то слышу тебя, а не твой дурацкий автоответчик?
— В моем автоответчике нет ничего дурацкого, — проворчала я. — Судя по голосу, у тебя началась светлая полоса. Неужто разбогател?
— Представь себе, да! Помер мой тесть и оставил жене кучу денег. Грешно так говорить, но я рад до безумия. Ты же знаешь, он меня не выносил. В глаза называл ничтожеством, настраивал против меня Катьку. Я десять лет из шкуры пытался выпрыгнуть, лишь бы доказать ему свою состоятельность. В конце концов чуть не оказался по его милости на нарах. Я ведь говорил тебе, что подделал его подпись на поручительстве?
— Говорил. Я рада, что у тебя все обошлось. Ты звонишь сообщить мне, что возвращаешь долг?
— Да нет же! Я не трогал твоих денег. Понимаешь, после того как ты выписала чек, мне оставалось собрать еще одиннадцать тысяч для погашения кредита и процентов. И отдавать их желательно было сразу, целиком. Вот я и не стал переводить на свой счет твои денежки, пока остальные не собрал. Чтобы не было соблазна пустить в оборот или истратить на другие цели… Тогда бы я и от тюрьмы не спасся, и тебя ограбил ни за что, ни про что. Разве мог я позволить себе упасть в твоих глазах! Ты ведь единственная без всяких условий и нравоучений согласилась мне помочь. В общем, перехватывал я где только мог по паре тысяч, вертелся, как белка в колесе, но денег все еще не хватало. Уже и срок погашения прошел, я начал сухари сушить, а тут вдруг тесть помер. У меня сразу гора с плеч. По крайней мере, теперь некому тыкать в меня пальцем и обвинять в мошенничестве. К тому же половина наследства причитается Катьке, а Катька, несмотря ни на что, до сих пор в меня верит… Ну, конечно, после кончины ее папаши наступили горячие дни, разные хлопоты и проблемы свалились, и я не смог тебе позвонить. Потом звоню, а тебя нет. Ну, теперь, слава богу, я скину и этот груз со своих хилых плеч. Уже месяц прошел, как я торжественно сжег твой чек в пепельнице. Но его пепел будет стучать в мое сердце всю оставшуюся жизнь!
Я повторила, что рада за него, и попрощалась. Звонок этот снял давно мучивший меня вопрос: почему Доризо преследовал меня, несмотря на отсутствие денег? Ведь он, в отличие от Анненского, работал в банке и должен был знать состояние моего счета. А сама я не удосужилась проверить, предъявлен ли чек к оплате.
Следующий недостающий фрагмент принес звонок Татки.
— Клюева, ты зачем запугала Манихину до икоты, пообещав напустить на нее сыщиков?
— Мне не понравилось ее поведение.
— А тебе бы понравилось, если бы она заявилась к тебе в тот момент, когда ты предаешься радостям жизни в обществе любовника? Нет, не торопись отвечать! Представь сначала, что ты замужем за жутко ревнивым типом, которого тебе после долгих уговоров удалось наконец сплавить вместе с детьми в отпуск. Твой роман, тлеющий уже много месяцев, получил наконец возможность вспыхнуть ярким пламенем. Представила? Отлично! Теперь закрой глаза и вообрази, что ты в спальне и любовник робкой рукой впервые освобождает тебя от одежды. Но что это? В дверь звонят! Ты дергаешься, потом пытаешься уверить себя и любимого, будто кто-то ошибся дверью и сейчас уйдет…
— Хватит, Татка! Мне страшно стыдно. Можешь передать Манихиной мои глубочайшие извинения.
— Я-то передам. Но не надейся, что Манихина тебя простит. Ты разрушила любовь ее жизни.
Потом меня навестил вернувшийся из Питера Селезнев (он же Дон, он же Идальго), вытряхнул из меня подробности последней криминальной истории, отругал на чем свет стоит и сообщил последние новости с Петровки.
— Халецкий на седьмом небе. При обыске в квартире Доризо нашли кожаную куртку. Криминалисты поколдовали над ней и нашли на обшлагах следы крови, идентичной крови Анненского. Видно, парень измарался, когда перетаскивал труп юриста в брошенный дом. А потом смыл кровь и оставил курточку на память. Кретин! Кожа — не пластик, ее дочиста не отмоешь. В общем, прокуратура готова прекратить дело. Им осталось только допросить тебя и Софочку. Так что жди повестки. Да не дергайся ты! На этот раз дело ведет не Петровский.
На следующий день после визита Идальго мне позвонил Обухов и робко напомнил о моем обещании посвятить его в результаты нашего расследования. Я объяснила, что расследование еще не закончено и, похоже, не будет закончено никогда. Но, если он не против, я готова навестить их с сэром Тобиасом и поведать обо всем, что мне стало известно. Евгений Алексеевич заверил меня, что они с сэром Тобиасом будут счастливы.
Может быть, он немного преувеличивал, но встретили меня восторженно. Сэр Тобиас начисто позабыл об английской сдержанности и устроил дикую пляску, которой позавидовали бы самые буйные племена зулусов. Евгений Алексеевич держался более цивилизованно, но его улыбка выражала искреннюю радость и дружелюбие.
Во время ритуального чаепития я рассказала без утайки все, что мне довелось пережить за последние две недели. Евгений Алексеевич оказался идеальным слушателем. Он реагировал так, как надо, и тогда, когда надо. А в завершение сказал, что такой увлекательной истории ему за последние сорок лет слышать не доводилось. Потом мы вволю посплетничали о русских императрицах. Я отметила про себя, что хозяин дома не только прекрасный слушатель, но и замечательный рассказчик. Только вот под конец им овладела какая-то непонятная скованность. Если раньше наша беседа текла с живостью весеннего ручейка, то теперь ее уместнее было бы уподобить капели. В конце концов я пришла к естественному выводу, что мой визит чересчур затянулся.
Но, когда я встала и начала прощаться, Евгений Алексеевич, к моему удивлению, явно расстроился.
— Сдается мне, я никуда не годный хозяин, — сказал он сокрушенно. — Но, видите ли, я уже много лет не принимал у себя молодых дам. Не знаю, могу ли я по этой причине рассчитывать на ваше снисхождение…
— Уверяю вас, вы принимаете дам безупречно, — перебила я. — Среди моих знакомых найдется немало молодых людей, которым следовало бы брать у вас уроки. А они, между тем, считаются галантными кавалерами.
— Вы правда так думаете? — по-детски обрадовался Обухов. — А я боялся… Понимаете, я совсем не умею ухаживать…
