причинам и факторам их колоссальной смертности осенью и зимой 1941 года — голоду, холоду, эпидемиям, условиям транспортировки и содержания).
Исключение делалось для представителей расово близких или дружественных народов. Так, в самом начале войны имело место даже массовое увольнение военнопленных из плена и перевод их в гражданский статус[175].
Так, 25 июля 1941 года был издан приказ генерал-квартирмейстера вермахта Вагнера об освобождении из плена представителей ряда «дружественных» национальностей — как то немцев Поволжья, прибалтов, украинцев, а также белорусов[176]. Согласно распоряжению ОКВ от 14 октября 1941 года, военнопленные подвергались проверке и сортировке в случае их принадлежности к фольксдойче, украинцам, белорусам, грузинам или финнам[177]. В официальной статистике ОКХ освобожденных из плена фигурировали литовцы, латыши, эстонцы, украинцы, румыны, финны, фольксдойче, белорусы, «кавказцы» и «туркестанцы»[178].
В середине ноября 1941 года имела хождение немецкая листовка, на одной стороне которой были изображены военнопленные, радующиеся своему освобождению из плена, и следующий текст:
«Вот это правда! Военнопленные уже освобождаются и идут по домам. Чего ж долго думать? Перебегайте к нам! Вы тоже скоро будете дома!».
А на другой — образец выдававшегося дулагом «Удостоверения об освобождении» (Entlassungsausweis). В «Удостоверении», которое полагалось постоянно носить при себе и предъявлять по первому требованию любого военнослужащего вермахта, были сформулированы условия, на которых военнопленный отпускался из плена: никаких враждебных действий против немецкого народа (читай: вермахта), его союзников и дружественных народов; до дома добираться — кратчайшим путем и в течение 8 дней зарегистрироваться в ближайшей немецкой комендатуре; смену местожительства осуществлять только с разрешения немецких властей; в случае, если освобождение из плена состоялось как раз по местожительству военнопленного, то при регистрации надлежит сдать всю имеющуюся красноармейскую экипировку[179]. Часть из них, похоже, позднее были завербованы на работы в Рейх как гражданские лица: тех же, кто «не оправдал доверия» и бежал с места работ или уходил к партизанам, жестоко наказывали[180].
Действие приказа от 25 июля было приостановлено 13 ноября 1941 года[181], — по крайней мере, применительно к украинцам и белорусам[182]. Тем не менее, освобождение из плена — и по несколько тысяч человек в месяц — продолжалось и в 1942 году, и его действием суммарно было затронуто 318,8 тысяч чел.
Нередко привилегия быть освобожденным из плена оплачивалась ценой предательства и выдачи немцам евреев и комиссаров[183]. Кстати, среди сумевших примазаться к привилегированным национальностям и получить таким образом освобождение были, разумеется, и… евреи. Так, Абрам Резниченко (он же Аркадий Резенш) из Хорольскош лагеря, узнав, что из села Лохвицы в лагерь приехал староста забирать «своих», — рискнул и выдал себя за «Лохвицкого»:
«Мне повезло; староста „узнал“ меня, своего „земляка“…»[184] .
В контексте полиэтничности СССР и как бы на полях затронутой проблемы советских военнопленных-евреев следует сделать одну важную оговорку. Нередко за евреев по ошибке признавали, — а стало быть, и расстреливали — представителей и других народов, — особенно часто татар (в том числе крымских татар[185]), горцев из Северного Кавказа[186], армян[187] и грузин. О расстреле лейтенанта Хонелидзе, черноволосого и длинноносого грузина, принятого за еврея, писал Илье Эренбургу Семен Гриншпун[188]. И даже сына Сталина Якова Джугашвили приняли поначалу за еврея и при пленении едва не расстреляли. Иногда расстреливали и русских, не обязательно тоже чернявых, а просто — с «заметной внешностью»[189].
В группу риска входили и военнопленные красноармейцы из немцев Поволжья: их нередко подвергали особенно тщательным личной проверке и медосмотру, поскольку их фамилии были слишком похожи на еврейские, и немцы опасались, что перед ними не «фольксдойче», а выдающие себя за них евреи[190].
Зато те из «фольксдойче», кто прошел эту проверку, имели неплохие шансы на то, чтобы не просто покинуть дулаг или шталаг, а еще и преобразиться, а точнее сказать, обернуться — из жертвы в палача. Их, в частности, заставляли подписывать следующее:
«Я, (фамилия, имя и отчество) являюсь немцем, обязываюсь выявлять среди русских военнопленных коммунистов, командиров и комиссаров Красной Армии, а также лиц, занимающихся антифашистской агитацией и имеющих намерение бежать»[191].
Многие гражданские фольксдойче, равно как украинцы, прибалты и русские, лично участвовали в идентификации и расстрелах гражданского еврейского населения[192] .
В то же время известны и случаи фактического саботажа офицерами вермахта и «Приказа о комиссарах», и Боевых приказов Гейдриха № 8 и 9. Так, начальник АК-8 О. Брадфиш жаловался своему начальнику по оперативной зоне Центр фон Баху на неправильные и вредоносные, на его взгляд, действия майора Витмера, коменданта дулага 185 в Могилеве, отказавшегося выявлять среди военнопленных евреев, поскольку он не получал об этом письменного приказа, и вообще полагавшего, что обойдется без советов и услуг СД[193].
Селекция и ликвидация на оккупированной территории СССР и в бывшей Польше
Число советских евреев в немецком плену, по оценке Ш. Краковского, составляло около 85 тысяч чел.[194]. Практически ту же цифру — 80–85 тысяч — вслед за ним называет И. Арад[195]. При этом исследователи отталкивались от 1,8 -процентной доли евреев в населении СССР, что если и искажает данный расчет, то в сторону завышения.
Самым высокопоставленным среди них, возможно, являлся генерал-майор интендантской службы Григорий Моисеевич Зусманович, раненый и взятый немцами в плен 24 мая 1942 года под Харьковом[196].
Всего же, по имеющимся оценкам, гитлеровцы уничтожили от 55 тысяч (И. Арад) до 80 тысяч (А. Шнеер) советских евреев-военнопленных[197]. Вторая оценка, соответствующая 94-процентной смертности евреев в немецком плену, представляется нам более реалистичной. Во-первых, в пользу оценки А. Шнеера четко свидетельствует количество евреев- военнопленных среди репатриированных в СССР (около 5 тысяч чел.). Во-вторых, оценка А. Арада приводит нас к общей смертности «всего лишь» в 65 %, что сравнительно ненамного выше общей смертности среди советских военнопленных в целом, составившей, по оценке К. Штрайта, около 57 %. В последнее время А. Арад пересмотрел свою оценку и поднял ее до 70 тысяч чел[198] .
Если же придерживаться оценки А. Шнеера и если вспомнить, что во время войны погибло порядка 200 тысяч евреев-красноармейцев, то доля погибших в плену среди них составила 40 %.
В литературе встречаются и некоторые частичные оценки смертности среди военнопленных-евреев.
