Вдруг выражение его лица изменилось. С подвижностью, удивительной при его грузной фигуре, он подскочил ко мне, протягивая ошейник.
— Что? Ты видел собаку?
— Собаку? — воскликнул я. — Нет, но я видел короля! Я держал его в руках! Я знаю, где он!
Внезапно он отодвинулся от меня и так странно посмотрел, что я замолчал.
— Повтори, что ты сказал, — медленно сказал он. — Ты держал…
— Короля! Короля! — нетерпеливо воскликнул я. — Вот в этих руках! Прошлой ночью! Я знаю, где они держат его, или, по крайней мере, где находятся похитители…
Его двойной подбородок отвис, полное лицо побледнело и он посмотрел на меня с некоторым сожалением.
— Но… — воскликнул я, невольно повышая голос, — разве вы не пойдете и не попытаетесь что-нибудь сделать?
Он махнул рукой и отступил на шаг, загораживая проход.
— Жак! — закричал он, обращаясь к одному из швейцарцев, не спуская с меня глаз. — Выкини его отсюда, ты слышишь, парень? Он не безопасен!
— Но я же сказал вам, — отчаянно воскликнул я, — что они похитили короля! Они похитили его величество, и я «я держал его в руках… и я знаю…
— Хорошо, хорошо, успокойся, — сказал он. — Успокойся, парень. Они похитили собаку королевы, это правда. Но к тебе это не имеет ни малейшего отношения. Должен приехать монсеньер епископ. Он ожидает аудиенции у королевы, и если он заметит тебя, ты сильно пожалеешь об этом! Расходитесь! — продолжал он, обращаясь к толпе, собравшейся посмотреть на это маленькое представление. — Расходитесь! Дорогу монсеньеру епископу!
В этот момент на улице Сент-Оноре появилась большая карета епископа, и толпа расступилась, освободив проход. Я пробрался через толпу и поспешил убраться с дороги: к счастью, в суматохе на меня никто не обратил внимания, и я благополучно нырнул в переулок рядом с церковью Святого Жака. Я нашел на мостовой краюху хлеба и жадно впился в нее. Я ел со слезами: во всем Париже не было в этот день более несчастного человека. Помимо всех прочих несчастий, я сильно беспокоился о своей маленькой жене и не отваживался спросить про нее у епископа. Боюсь, что мой тесть сильно разгневался на меня, да к тому же считал сумасшедшим. У меня не было больше ни дома, ни друзей, и — что больше всего меня расстраивало, — все мои великолепные мечты растаяли, как прошлогодний снег! Короля никто не крал!
Я содрогнулся и задрожал. Но в этот момент в створе улицы Святого Антония появился человек, бивший в барабан, привлекавший внимание к тому, что он читает. Его резкий голос прервал меня на середине моих жалоб. Я прислушался, сначала едва обращая внимание, а потом интересуясь все больше и больше.
— Внимание! Внимание! — кричал он. — Какие-то негодяи, не боящиеся ни бога, ни законов, им установленных, нагло, преступно и изменнически проникли в Пале-Рояль и украли спаниеля, принадлежавшего ее величеству королеве-регентше… тут он снова загремел в барабан и я пропустил несколько слов — … пять сотен крон заплатит монсеньер епископ, президент Совета!
— И с радостью заплатит! — раздался голос почти рядом со мной.
Я обернулся и увидел двух мужчин, стоящих у зарешеченного окна прямо над моей головой. Их лиц я не видел.
— И все же это слишком высокая цена за собаку, — заявил другой.
— Но она мала для королевы. Ее не купят за такую цену. И это Франция Ришелье!
— Была! — в сердцах воскликнул другой. — Ты хорошо знаешь пословицу:» Живая собака лучше мертвого льва «.
— Да, — присоединился его собеседник, — но я бы предпочел, чтобы имя этой собаки произносилось бы не с Ф, как Флори — имя, достойное щенка, не так ли? Не с Б, как Бове, не с К, как Конде, но с М…
— Как Мазарини! — быстро продолжил другой. — Да, если он найдет собаку. Но Вове сейчас у власти.
— Рокруа, принесшее такую удачу Конде, сокрушит его, можешь быть уверен.
— И все же он еще у власти.
— Так же как мои башмаки имеют власть над моими ногами, — было сказано в ответ. — И смотри — я швыряю их прочь. Бове шатается, говорю тебе, шатается. Еще одно усилие, и он упадет.
Я больше ничего не услышал, потому что они отошли от окна, но они дали мне пищу для размышлений. Мной завладела не столько жажда обогащения, сколь желание отомстить своему обидчику. Мой чиновничий ум снова заработал, и я воспрянул духом. Я уже осознал, что на самом деле держал в руках не короля, а собаку, но это не охладило мою ненависть и желание отомстить. Я, крадучись, завернул за угол и смешался с толпой на Сен-Мартин. Грязный, оборванный, босой — люди обтекали меня, стараясь не запачкаться — и все-таки я обрел новые силы. Меня поддерживала жажда мести — желание сбросить моего жестокого хозяина с его пьедестала.
Я остановился, взвешивая риск и раздумывая, не должен ли я сообщить свои сведения кардиналу и позволить ему действовать самому. Но ведь я не знал ничего определенного и к тому же сердце подсказывало мне, что я должен сделать все сам. Хорошенько обдумав все это, я снова двинулся вперед, пока не добрался до того места между глухими стенами, где я оставил похитителя собаки. Был полдень. В переулке никого не было, и улица, ведущая к церкви Святого Мартина, тоже была пуста.
Я огляделся по сторонам и подошел к двери, у которой в отчаянии остановился мой незнакомец и к которой он больше не вернулся, очевидно, испугавшись меня.
Все выглядело очень мирно: вдоль глухой стены росли деревья, и я даже заколебался, нужно ли продолжать осмотр. Я провел здесь не меньше получаса, расхаживая взад и вперед, пока, наконец, не набрался смелости и снова вернулся к двери, боясь войти и стыдясь возвращаться. Наконец я помолился про себя и попытался открыть дверь.
Она была так плотно закрыта, что я пришел в отчаяние. Уверив себя, что сделал все, что мог, я уже собирался было уйти, как вдруг заметил край ключа, торчащего из-под двери. Вокруг все еще было тихо. Оглядевшись по сторонам, я быстро вытащил ключ. Теперь я могу сказать, что за всю свою жизнь я никогда больше не трусил так, как в тот момент. Дрожащими руками я вставил ключ в замок, повернул, и через мгновение уже стоял по другую сторону двери в чистеньком садике, залитом солнечным светом.
Несколько минут я ждал, прижавшись к двери, со страхом разглядывая особняк, глядевший на меня двенадцатью большими окнами. Но вокруг все было тихо, окна оставались зашторенными, и тогда я отважился сдвинуться с места и проскользнуть под деревья.
Там я остановился, со страхом приглядываясь и прислушиваясь. Мне казалось, что в этой тишине кто-то наблюдал за мной, а окружавшие предметы настроены враждебно. Но ничего не происходило, и тогда, поминутно озираясь, я отправился к дому, чтобы убедиться, что он пуст. Немного осмелев, я шаг за шагом подобрался к двери и, раздираемый одновременно трусостью и отвагой, толкнул ее.
Она была закрыта, но я едва заметил это, потому что как только моя рука коснулась ручки, в дальней части дома раздался вой собаки.
Я стоял, прислушиваясь. Несмотря на солнечный день, меня бросало то в жар, то в холод. Я не отваживался толкнуть дверь, боясь услышать другие голоса. Наконец я заставил себя отойти от двери и обойти вокруг дома. Там я тоже никого не обнаружил. Наконец фортуна видно сжалилась надо мной, и я заметил приоткрытое окно на втором этаже, в которое можно было залезть: рядом росли старая шелковица и другие деревья, чьи ветки могли скрыть меня от нескромных глаз. Две минуты спустя я стоял на коленях на подоконнике, дрожа от страха, так как знал, что если меня поймают, то повесят как вора. Наконец я собрался с силами и спрыгнул на пол.
Я немного подождал, прислушиваясь. Я попал в пустую комнату, дверь которой была приоткрыта. Где-то в глубине дома снова завыла собака… потом снова, но вокруг было тихо… тихо, как в могиле. Наконец я сообразил, что многим рискую, оставаясь здесь, и, осторожно ступая, выбрался в коридор.
Коридор был темным, и к тому же каждая доска, на которую я ступал, казалось, была готова поднять тревогу. Вскоре я обнаружил, что стою на верхней площадке лестницы, и тут какой-то импульс — не знаю, что это было, возможно, какая-то часть моего существа, которой я слепо доверял, — заставил меня открыть один из ставней и выглянуть наружу.
Я сделал это очень осторожно, приоткрыв его всего на несколько дюймов. Осмотревшись, я убедился,
