одного паровоза и ковал железо для множества других. Эти машины сделаны человеком. Мы тоже будем их делать, и они будут бегать днем и ночью быстрее самой резвой лошади. Нужно лишь побольше думать.
Но они, охваченные страхом, только невнятно бормотали что-то в ответ, нюхали табак и чихали, не желая разгневать духов.
Вскоре после того, как Коломб пересек дорогу, он подошел к Мисгансту, ферме Черного Стоффеля. Он спускался по тропинке к стоявшему в долине маленькому домику с железной крышей. Бур сидел под большим развесистым деревом возле дома и отдыхал. Неподалеку возвышался холмик свежей красноватой земли. Стоффель был мрачен и взволнован, во взгляде его была какая-то горечь.
Коломб сразу же понял, что Стоффель копает могилу, поэтому он присел в сторонке и молчал, пока бур сам не заговорил с ним.
Они поздоровались, и Стоффель попросил его помочь ему рыть могилу. Он говорил по-английски, деловито и просто, как будто в горе своем забыл, что Коломб — черный, и видел в нем равного себе смертного. Коломб снял рубаху и спустился в яму. Он не боялся рыть могилу для белого; белые укладывали своих покойников в ящики, а зулусы сажали их в могилу завернутыми в одеяло и клали туда кухонную утварь, копья и украшения. Белые не верили в то, что души умерших перевоплощаются в змей и наблюдают за живыми иногда с жалостью, а иногда со злорадством. Так же, как и он, они верили, что души добрых людей уходят в иной, блаженный мир, где у них есть общий отец и общий пастырь.
Закончив работу, он вошел в дом и увидел, что Стоффель уже заколотил крышку гроба, в котором лежала его старая мать. В доме, кроме одной черной служанки, никого не было. Они вынесли гроб и опустили его в могилу: головой — к дереву, а ногами — к маленькому, одинокому домику. Затем Стоффель надел свой длиннополый черный сюртук и взял в руки библию. Стоя у могилы с обнаженной головой — черные волосы падали ему на плечи, — он долго говорил что-то на голландском языке, которого Коломб не понимал. Служанка, опустившись на колени и заломив в отчаянии руки, горько плакала. Черный Стоффель читал двадцать второй псалом:
— «De heer is mijn herder, mij zal niets ontbreken. Hij doet mij nederliggen in grazige weiden; hij voert mij zachtkens aan zeer stille wateren. Hij verkwikt mijne ziel, hij leidt mij in het spoor der geregtigheid om zijns naams wil. Al ging ik ook in een dal der sceaduw des doods, ik zoude geen kwaad vrezen…[23] потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня…»
Они засыпали могилу землей и вернулись в дом. Черный Стоффель, сразу побледневший и осунувшийся, сидел в тени на веранде. Только встретившись взглядом с Коломбом, он спросил:
— Ну?
— Инкоси, — сказал Коломб, — я пришел предупредить тебя. Ты должен уйти.
— Как я могу уйти? Все кафры сегодня убежали. Некому привести волов и лошадей.
— Завтра я пришлю двух мальчиков. Инкоси, уходи, пока не взошло солнце.
— Почему ты пришел сюда сказать мне это?
— В городе в доме Бошоффа ты позволил мне переждать, пока на улицах стреляли.
Стоффель недоверчиво кивнул головой.
— У тебя пасся мой скот. Возьми его с собой. Мальчики доведут весь скот до Уинена.
Оба они молча посмотрели на землю, а затем Коломб, не сказав больше ни слова, встал и ушел.
Настала ночь. Ровным быстрым шагом Коломб пробирался сквозь густой кустарник, по коровьим тропам, хорошо знакомым ему и к тому же отлично видным при свете луны. На вершине высокого, со скалистыми уступами холма, что стоял как часовой у входа в долину, он увидел яркий свет костра. Второй большой костер был разложен ниже, в кустах, около крааля Мгомбаны, ближайшего помощника Бамбаты. Пока он приближался к хижинам, часовые не раз окликали его и, узнавая, пропускали дальше. Это были меры военной предосторожности, и вскоре он увидел вооруженных людей в количестве примерно одного отряда, тесной группой сидевших вокруг костра. Отблески пламени играли на заново отточенных остриях ассагаев, на щитах и смазанных жиром лицах воинов. На многих из них были чокобези — эмблемы боя: белый бычий хвост, привязанный ко лбу, вздымался страшным гребнем над головой. Мгомбана сидел на корточках вместе со старейшинами, — они держали военный совет.
— Люди не могут сражаться, их еще не заговорили, — утверждал знахарь Малаза.
— Мы не сражаемся, — сказал Мгомбана. — Мы только выгоняем захватчиков и расчищаем путь нашему законному вождю.
— Магаду! — заревели воины.
Это было прозвище Бамбаты, их законного вождя, и означало оно «Быстрый бегун». Позади старейшин, прислонясь к стене хижины, стоял маленький бородатый человек в европейском костюме, и Коломб с удивлением узнал в нем проповедника Давида. Он надеялся, что ему удастся поговорить с Давидом, но воины вдруг вскочили на ноги и бесшумно скрылись в кустах. За ними последовал Мгомбана, и Коломб пошел туда же. Воспользовавшись отсутствием Бамбаты, белое правительство свергло его и назначило вождем его дядю, старика, по прозвищу Ворона. Воинам предстояло расправиться с Вороной. Некоторые предлагали зарезать его и распороть ему живот, но Мгомбана, который не получал приказа проливать кровь, распорядился лишь арестовать его и связать ему руки. Старика, одетого в алый солдатский мундир, подаренный ему правительством, нашли у костра возле его собственного крааля. Он встал, колени его дрожали.
— Где теперь твои белые друзья? — глумясь, выкрикивали молодые воины и плясали вокруг него. — Нам нужен не белый король, а черный!
Возвращаясь, они, не таясь, шагали по дороге белых, гладкому шоссе, прорубленному сквозь скалы и кустарник самими же черными в принудительном порядке. Им казалось, что теперь дорога принадлежит им, что они взяли ее себе; они заберут все: землю, поля, долины и пастбища с сочной травой. На фоне освещенного луной неба вырисовывались голые сучья деревьев. Над вершинами холмов, в той стороне, откуда всходила луна, мелькали огненные искры. Восстание, по-видимому, начиналось — сигнал был дан, и совсем еще не готовые к бою племена выходили наконец навстречу смерти. Накануне они услышали, что солдаты правительства убили двенадцать человек возле Энонского леса. Им рассказал об этом проповедник Давид. Английское правительство пыталось спасти их, но местные власти, жаждавшие крови, решили иначе. Войска уже были распущены по домам, и христиан-дровосеков расстреляла конная полиция. А теперь полиция устремилась на север, чтобы покончить с Бамбатой. Час наступления пробил.
Возвратившись около полуночи к краалю Мгомбаны, воины, которые ходили арестовывать Ворону, застали возле загона для скота целый полк. Это был личный полк Бамбаты, и во главе его они увидели самого вождя, высокого и худого, обнаженного до пояса, в новом галифе. В руках у него была скорострельная винтовка системы «Маузер», блестевшая маслом в свете костра. У Бамбаты были большие глаза, широкие скулы и большой жестокий рот. Позади него стояли знахарь Малаза и проповедник Давид, но гораздо важнее и для него, и для воинов были его помощники, расположившиеся справа и слева от вождя. Один из них был Пеяна, высокий, крепкого сложения человек с насмешливым взглядом. Коломб вспомнил, что слышал его хриплый, угрожающий голос в поселке Виктория. Этого зулуса знатного происхождения, фамильярно рассуждавшего о Младенце, часто видели в доме старой мисс Брокенша. Коломб не доверял ему и с упавшим сердцем смотрел на его властное, с резкими чертами лицо. Второго помощника он не знал. Это был молодой человек в европейском костюме и полотняном шлеме, вооруженный винтовкой, с патронташем на боку. У него было поразительное лицо: мрачно насупленные брови, умный взгляд, полные, красиво очерченные губы. Шепотом называли его имя: Какьяна, телохранитель самой Динузулу, Младенца.
Какьяна обратился к собравшимся воинам. Он говорил короткими фразами, нетерпеливо. Он сообщил им, что Бамбата
— Кто избрал нашего вождя Бамбату? — спросил какой-то старик.
— Младенец, — ответил Пеяна.
