«штучками» – обычным содержимым обычных мужских карманов. Пассажиры в соседних креслах лениво открывали глаза на произведенный Катей шум, лениво улыбались ей дежурными понимающими улыбками и возвращались к своим снам и мыслям.
Краска вновь начала волной заливать лицо. Катерина чувствовала себя карманником, пойманным с поличным. Радовало лишь то, что это все же не взрыв и не налет…
Катя скосила глаза на соседнее кресло – мужик у окна даже не пошевелился. Стараясь действовать тихо и быстро, она принялась подбирать зажигалки, носовые платки, сигареты, жевательную резинку, монетки и рассовывать все обратно по карманам.
Конечно же, локтем она неловко задела свою сумочку – маленькую, вполне легальную для ручной клади, – и скинула ее с кресла, и теперь ее собственные «штучки» мгновенно перемешались со «штучками» соседа. Зачем-то Катя запихала в его карман свою губную помаду и долго бренчала, пытаясь выловить обратно.
Под руки попало нечто, не идентифицируемое на ощупь. Поднеся к глазам, она разглядела короткую ленточку «изделий, проверенных электроникой». Со злости захотелось скатать их в тугой комок и запустить прямо в лоб мирно сопящему паразиту.
Катерина засунула «патронташ» за ножку кресла, мстительно пробурчав:
– Подожди, будет тебе безопасный секс… Обломаешься!..
Наконец вещи были худо-бедно поделены и разложены по местам, багажный ящик захлопнут… Никаких сил не осталось на то, чтобы даже попытаться засунуть в него свою поклажу, и сумища была с трудом задвинута под кресло.
Повозившись немного и угнездив тело поудобнее в кресле, Катя вытянула ноги и обнаружила, что один приятный момент все же есть: второй сосед так и не появился, целых четырнадцать часов можно будет ощущать себя хозяйкой аж двух кресел сразу…
Ровно загудели двигатели, чуть завибрировал пол под ногами. Как будто просыпалось, урча, большое, сытое, хорошо прирученное животное. Просыпалось, чтобы выполнить привычную свою работу и перенести Катю из мира тепла и праздности, из теплой мягкой осени, больше похожей на лето, в холодную питерскую весну со слякотью и мокрым последним снегом, с привычными заботами и делами, с Бобом на диване у телевизора среди пледов и газет, со всем тем, что хоть порой и докучливо, но сердцу мило и дорого…
Фильм на салонном экране сменился на стандартный ролик с информацией о компании, маршруте, правилах пользования ремнями и спасательными жилетами. Ничего нового не показывали. Налетав сотни тысяч километров, Катя чувствовала себя великим теоретиком надевания спасательных жилетов, пригибания головы к коленям в экстремальных ситуациях, спуска на землю по желобам и надувным трапам и была твердо уверена, что именно ей, Екатерине Мироновой, тридцати восьми от роду лет, эти полумифические навыки никогда не пригодятся.
Загорелись таблички «No smoking!», «Fast bells!». Бортпроводницы походками манекенщиц прошли по салонам, помогая пристегнуть, убрать, закрепить. Самолет потихоньку выруливал на взлетную полосу.
Катя привычно пожалела о том, что с приходом телескопических трапов ушла из жизни большая часть романтики полетов. Не стало видно, как когда-то в детстве, самого самолета с его округлым брюшком и неправдоподобно большущими колесами шасси, трап не взмывал волшебной лестницей в небо, не попадались на глаза похожие на игрушечные тележки с чемоданами… Остался один сплошной узкий коридор – скучный, чистый и бездушный, – открывающийся прямо внутрь самолета. Как театр без вешалки – сразу зрительный зал.
Мысли скользили медленно и лениво, как сонные осенние мухи, тяжело переползая с одного на другое. Какая погода во Франкфурте и что из теплых вещей нужно будет достать, что еще пододеть к Питеру и какая там погода…
Мысли путались, глаза слипались, усталые плечи ныли…
Последней стала мысль о том, что почему-то у буржуев хороши не только дороги – шоссе, хайвэи, автобаны, но и взлетные полосы: самолет бежал аккуратно и мягко, набирая скорость.
И вот уже непонятно стало: еще бежим или уже летим?…
Летим!..
И сердце замерло, как обычно бывает на взлете. И уши стало закладывать понемногу.
Катя сглотнула, отпустило…
Ярко горящие в черноте ночи огни города стали уменьшаться, удаляться, сливаясь в единое световое пятно. Катя опустила спинку кресла, повернулась чуть набок, поджала гудящие ноги и провалилась в сон.
2
К тому, что поездка будет нелегкой, Катя была готова еще дома, в Питере, едва узнав, что заказчиком выступает собственной персоной «Савэкс», а «Савэкс» – это всегда неразбериха, форс-мажор, дурацкие сюрпризы и сплошная головная боль. Такие поездки Катя про себя называла геморройными.
Но «Савэкс» был памятью о трагически погибшем год назад Юрке Сараеве, а отказать Сараеву Катя не смогла бы. Ведь именно с легкой руки Сарая началась четыре года назад эта ее новая, интересная, самостоятельная жизнь…
Сарай, как ни в чем не бывало, появился у нее дома после нескольких лет глухого молчания. Просто позвонил в дверь привычным с детства условным звонком и прошел в квартиру, как и в детстве, не скинув ботинок.
Катю он застал далеко не в лучшем виде: еще за минуту до этого, поджав ноги в кресле, она ревмя ревела по причине абсолютного отсутствия денег и полной невозможности купить себе новые туфли, в то время как старые дырявыми подошвами взирали на грешный мир из помойного ведра.
О причине слез Катя по-партизански молчала. Ну как было рассказать о каких-то там туфлях человеку, распространявшему вокруг себя такой дивный аромат дорогого одеколона, выдержанного коньяка, отборного табака и зеленых денег. Еще не дай господь подумает, что она просит у него на туфли – и тогда все, конец дружбе… Дружбе, между прочим, проверенной средней школой от «а» до «я». Хотя сам-то ее друг, похоже, последние годы не шибко вспоминал о старой подруге.
Сарай со свойственной ему всегдашней легкостью списал слезы на неудавшийся роман, пустяки и женские истерики. Губокомысленно заверил, что «все они козлы, не бери в голову», и пустился в воспоминания об их боевом детстве, немало не заботясь тем незначительным обстоятельством, что хозяйке, мягко говоря, не до гостей.
Он сам принес себе с кухни пепельницу, щелкнув по пути чайником, а затем вынул из какого-то затейливого, манерного портсигара… нет, не сигарету – сигару в золоченой обложке.
Едва взглянув на это затейливое творение рук человеческих, Катя поняла, что стоит этот шматочек скрученных сухих листьев – источник тонкого вишневого дыма и недолгого удовольствия – дороже, чем каждая из вожделенных туфель, и слезы от классовой злости высохли сами собой.
Сарай выпустил курчавое душистое облако, улыбнулся кривоватой улыбкой прежнего Сарая – того самого, с которым прятались от учителей под лестницей, пили портвейн в школьном саду, разбили окно в кабинете химии, – и повелел:
– Ну, теперь рассказывай!..
Катя и раньше всегда считала, что Сарай выпутает ее отовсюду. А нынче ему бы букли да кринолин – и ни дать ни взять фея из «Золушки»! А сигара – волшебная палочка. Взмахнет ею – и как рукой отведет беду…
И Катю как прорвало. Как когда-то, взахлеб и без утайки, она рассказала, что в очередной раз порвала с Бобом, что госслужба, которой были отданы почти десять лет жизни, фактически приказала долго жить, что Катя осталась без работы, без денег… и так далее и тому подобное.
Сарай слушал внимательно, не перебивал, с тем самым видом, с каким взрослый дяденька выслушивает девочку-несмышленыша, с горечью и обидой рассказывающую про то, как другая девочка нашла ее «секрет» и разбила стеклышко, и достала цветочек.
Когда Катька подытожила, что придется ей, видно, в электричке мороженое продавать, Сарай снисходительно заметил:
– У тебя не получится! Ты не умеешь продавать мороженое…
– Я научусь! Делов-то куча… – перебила Катерина.
