Шесть загадок дона Исидро Пароди

компания – трое лоботрясов-хохмачей, обитают они в комнате в мансарде и целыми днями только тем и занимаются, что передразнивают Носатого да болтают про футбол. Я их еще до рассвета пытался разбудить и звал поглазеть на представление. Но хотите верьте, хотите нет, их лень одолела, и с места они не двинулись. Я же и накануне всех предупреждал – пустил по рукам плакат, который гласил: «Сенсация! Сенсация! Кого скоро выпрут на улицу? Ответ ждите завтра». Но вынужден признаться, немного они потеряли. Клаудио Сарленга нас разочаровал – это не человек, а вещевая лотерея, никогда не знаешь, чего от него ждать. До девяти утра я оставался на боевом посту, переругиваясь с поваром: Хуана Мусанте заподозрила, будто я вечно торчу на крыше, чтобы, улучив момент, стянуть развешанное на веревках белье. Я же просто-напросто устроил там себе наблюдательный пункт. Итак, спектакля не получилось. Если не ошибаюсь, часов около семи утра пентюх наш вышел уже одетым в патио, где Сарленга работал себе метлой. Думаете, он остановился и подумал, вот, мол, человек занят делом, метет двор, не стану я ему докучать. Нет же, он с ним заговорил как ни в чем не бывало; что сказал, я не расслышал, но Сарленга хлопнул его легонько по плечу, на том все кино и закончилось. Я рот от удивления разинул – тут собственным глазам не поверишь! Я еще два часа жарился на крыше, все ждал, не воспоследует ли какого продолжения, второй, так сказать, серии, пока совсем не расплавился под чертовым солнцем. Когда я спустился, деревенщина вовсю орудовал на кухне и любезно угостил меня отличным супчиком. Я человек общительный, с любым умею сойтись, вот и завел с ним легкий треп и, сорвав цветы с событий дня, решил кое-что у него выведать: он ведь из Бандерало прибыл, и у меня зародилось подозрение, что явился он с некой деликатной миссией, попросту говоря, что это муж Мусанте подослал его вроде как лазутчиком – поразнюхать, что тут да как. Меня от любопытства просто распирало. Но прежде надо было влезть к нему в доверие; и я рассказал ему одну историйку, которая равнодушным никого не оставит: случай с премиальным купоном обувной фабрики «Титан», тем, что обменивается на фуфайку; наш Файнберг всучил купон племяннице галантерейщика, а та и не заметила, что купон уже погашен. У вас просто волосы выпадут от удивления, когда я скажу, что деревенщина и бровью не повел, выслушав мой рассказ, и даже в финале, когда я дошел до того места, как Файнберг, одетый в ту самую фуфайку, вручает купон девице, и дурехе нет бы взглянуть повнимательней, куда там, она, обольщенная любезностями и байками этого хитреца, ничего не заметила. Я сразу смекнул, что собеседник мой занят своими мыслями и больше его ничего не колышет. Я решил взять быка за рога, то есть прижать его к стене, и так прямо в лоб и спрашиваю, как, мол, он зовется по имени. Дружок мой затрепыхался, захлопал глазами, но времени, чтобы придумать какую-никакую, хоть несуразную, но отговорку, у него уже не было, и он выказал мне, к большой моей радости, доверие, сообщив, что зовут его Тадео Лимардо. Но, как говорится, вор у вора шапку крадет, а на каждого шпиона свой шпион отыщется. Так что я принялся за ним следить, пока в тот же вечер он не пообещал, что, ежели не перестану таскаться за ним по пятам, он мне зубы пересчитает. Итак, сеть я раскидывал не зря: было, было ему что скрывать. Представьте, в каком положении я очутился: вот она – тайна, я почти за хвост ее ухватил, а дальше все застопорилось, сижу в своей комнатенке взаперти, да еще повар-деспот со света сживает. Правда, в тот день отель представлял не слишком веселую картину: женская часть обитателей понесла серьезные потери, ибо Хуана Мусанте отлучилась на сутки в Горч.

В понедельник я как ни в чем не бывало явился в столовую. Повар проходил со своим бачком мимо и, конечно из вредности, супа мне не налил; я смекнул, что тиран решил сломить меня голодом – за то, что накануне я вел себя с ним грубо; тогда я стал вслух жаловаться на отсутствие аппетита, и этот злодей – ходячее противоречие – тотчас налил мне аж две порции и отмерил их столь щедро, что меня, видать, и похоронят с этой похлебкой в брюхе, так что я тогда и двинуться не мог, отяжелел, как статуя.

Меж тем за столом царило искреннее веселье, но праздник нам испортил деревенщина, который сидел с похоронной физиономией и даже миску свою локтем оттолкнул. Клянусь вашим батюшкой, сеньор Пароди, я со злорадным нетерпением предвкушал, как повар поставит его на место, заметив неуважительное отношение к своей стряпне; но, думаю, Лимардо озадачил его своей наглостью, и тот поджал хвост, так что я только посмеивался втихомолку. Тут вошла Хуана Мусанте, глазами гневно зырк-зырк, а бедра, поверьте, – аж задохнуться можно. Эта стерва вечно ко мне придирается, живьем готова сожрать; а я молчу как неизвестный солдат. Но тут она, не удостоив меня и взглядом, начала собирать миски и говорит повару, что, мол, сражаться с ним, лентяем, ей осточертело, проще самой всю работу делать. И как раз оказывается она в этот миг лицом к лицу с Лимардо и просто дар речи теряет, увидав, что он не съел свой суп. А Лимардо глядит на нее так, словно вообще впервые бабу видит; мне-то ясно было как белый день – лазутчик старался запечатлеть в памяти ее и без того незабываемый облик. Но сцена эта, такая по- человечески понятная, кончилась тем, что Хуана почему-то сказала шпиону, что тот слишком долго спал один и пора бы ему глотнуть деревенского воздуха. Лимардо на ее тонкий намек не ответил, потому как был занят интересным делом – скатывал хлебные шарики, нас-то повар от этой скверной привычки давно отвадил.

Часа два-три спустя случилась новая история, и, когда я вам ее опишу, вы добрым словом помянете закон, благодаря которому вас упекли в тюрьму. В семь вечера я по своей застарелой привычке заглянул в первый патио, чтобы перехватить бусеку,[95] которую наши господа из хором обычно заказывают в заведении на углу. Так вот, вы, с вашей хваленой смекалкой, угадайте-ка, кого я там узрел? Именно что! Пардо Саливасо собственной персоной – шляпа с тонкими полями, разодетый и разобутый – ну картинка из «Фрая Мочо».[96] При виде старого приятеля из Абасто я пулей рванул к себе в комнату, решив на неделю-другую там закопаться. Но уже через три дня Файнберг шепнул мне, что путь открыт, – Пардо успел улизнуть, разумеется не заплатив, а вместе с ним сгинули и все лампочки из третьего патио (только та и уцелела, которую Файнберг в кармане носил). Я, правда, тут же заподозрил, что Носатому хочется разнюхать, в чем тут дело, для того и сочинил эту сказку, и я до конца недели та-ки просидел взаперти – и чувствовал себя как у Христа за пазухой, – пока меня не выкурил наружу повар. Должен заметить, что на сей раз Носатый сподобился сказать правду, и я мог бы наслаждаться законной свободой, не отвлеки меня один банальный эпизод – из самых на первый взгляд обычных, хотя вдумчивый наблюдатель такие непременно замечает. Лимардо перебрался из хором в каморку за 0,60 доллара; а поскольку и этих 0,60 у него не было, его заставили вести гостиничные счета. Но меня-то не проведешь, я тотчас почуял неладное: это он таким нехитрым способом решил проникнуть в контору да повыведывать там кое-какие секреты. Итак, пентюх наш целыми днями якобы просиживал над бухгалтерскими книгами; у меня же в этом заведении конкретных обязанностей нет, и если я порой и приглядываю за поваром, то исключительно из внутренней потребности быть хоть чем-то полезным. Потому я и прохаживался туда-сюда, пока сеньор Реновалес не заговорил со мной самым отеческим тоном, после чего мне пришлось подгребать к своему углу.

Дней эдак через двадцать прилетели вполне похожие на правду (а на деле лживые) слухи, будто сеньор Реновалес хотел вышвырнуть Лимардо вон, а Сарленга тому воспротивился. Но меня-то не проведешь, пусть такое хоть во всех газетах крупными буквами напишут – не поверю! С вашего позволения, я изложу свою версию событий. Скажите честно, можете вы себе вообразить, чтобы сеньор Реновалес наказывал несчастного недотепу? И чтобы Сарленга, с его-то норовом, мог поступить по справедливости? А? Даже не старайтесь, плюньте на эти выдумки; на деле расклад получился совсем иным. Выгнать пентюха хотел Сарленга, который не переставал над ним измываться, а защищал его Реновалес. И добавлю: мое мнение разделяла и компания из мансарды.

Но факт остается фактом. Лимардо скоро перестал довольствоваться тесными стенами конторы и пошел завоевывать территорию отеля – словно масло разливалось, не остановить. То он боролся с вечными протечками в крыше над комнатами по 0,60 доллара; то красил какой-то дурацкой краской деревянную решетку; то оттирал спиртом пятно с брюк Сарленги; потом ему позволили каждодневно мыть первый патио, наводить блеск в хоромах и выгребать оттуда мусор.

К тому же Лимардо, чтобы легче было совать всюду нос, принялся сеять вокруг раздоры. Вот, к примеру, однажды наши шутники из мансарды сидели себе тихонько и красили в ярко-красный цвет кота из скобяной