то домашних, и прежде не было недостатка, но она отчего-то валилась с ног, а теперь…
Теперь, выходило, сил прибавилось, и бабушка недолго искала причину: ведь мама только и говорила про Михаила Гордеевича - он, мол, и такой, и сякой, и улыбчивый, и работящий, и скромный, и деловой.
Слушая маму, можно было с точностью до дня установить, когда закончили класть стены санаторского пристроя, крыть крышу, стлать полы и навешивать батареи. Она рассказывала, как, когда и в каком разнообразии завозили оборудование для физиопроцедур, какие-то ванны и души, и из ее рассказов следовало, что санаторием вообще управляет только майор - личность почти что легендарная, пробойная, с невидимыми миру связями, но вдобавок еще и обаятельнейший, достойный, кристально чистый и честный человек. Так что полковник медицинской службы, начальник санатория, немолодой уже человек по фамилии Коротов, теперь уже ни в чем не перечит своему заму, на все согласен, вслух удивляется способностям майора и скрытым, как оказывалось, возможностям каких-то военных медико-снабженческих служб, вдруг ни с того ни с сего решивших так основательно обновить забытое и в общем скромное заведение, превратив его в настоящий оазис.
- К войне это все, прости Господи, - ворчала Елена Макаровна.
- Да уж идет она, война-то, - посмеивалась ее дочь.
И впрямь, разве не война все эти афганистаны, чечни, дагестаны и Бог весть еще какие места и местечки, вплоть до самой до матушки до Москвы, где то рванет, то бабахнет, то просто хлопнет выстрел, нацеленный в живую чью-то плоть. И во всех этих побоищах гибнут люди - офицеры, солдаты - молодые совсем ребятишки, которых шлют то в одну сторону, то в другую, и всегда под удар, под разрыв снаряда или под пулю.
Есть, конечно, и просто при сем присутствующие - им-то и достаются, раньше других, санаторские путевки. Всякие там военные столоначальники - их тоже хватает - снабженцы, штабисты, кадровики и всякий прочий разводящий люд.
Правда, попадаются и настоящие бойцы, войной меченные. Эти сильно неразговорчивы, не больно приветливы, редко и нешироко улыбаются. И попивают сильно, внахлест, будто норовят забыться, что-то в себе вымыть, выскоблить, отстирать.
Мама таких людей всегда примечала, говорила, что санаторий к ним старается поласковей быть, и она в том числе. Ведь не сразу разберешь, кто откуда и с чем здесь оказался. Чаще всего под конец срока отдыха, да когда еще подопьет, вдруг усадит ее возле себя такой отдыхающий да расскажет такое, что лучше бы и не знать…
Разговор вполголоса, чтобы Бориска не расслышал, бабушка с мамой завели на кухоньке, отделенной от комнаты побольше лишь дощатой переборкой, где стояли кровати ребят да бабушкин диван. Сперва Боря подумал, что женщины, как часто случалось, перебирают что-то свое, только им интересное, но когда бабушка помянула майора, насторожился.
- …да он, поди, и моложе будет, твой майор-то, а? - хихикнула бабушка.
- Ой, да брось ты, - отвечала мама. - У нас вообще одни мужики, ты знаешь, и что теперь, каждого остерегаться надо?
- Да где уж! - Бабушка явно сердилась. - Разве старуху-мать следу-
ет слушать да почитать? А ведь ты сама уж немолода, гляди! Седина в голову, бес в ребро.
- О-о! - воскликнула мама. - Это не про нас, это про мужиков! Мы же все грехи свои в подоле несем, никуда не бросаем.
- Твой героизм мне известен! - бурчала бабушка. - Только, думаешь, одна будешь тащить свои грузы-то? А я и не в счет?
- В счет, мама, в счет, да только не убивайся, третьего случая не будет. Да и молод он, майор-то этот, вроде младшего братишки! Однако почему ж не позволено порадоваться-то? Да хоть бы и за ребят?
- Позволено - не позволено, - стучала бабушка мисками, - черт вас поймет, нынешних. Как хочу, так ворочу, никакого вам укороту.
Мама хихикала в ответ, утишала голос, чего-то они там вдвоем шуршали, шептались, потом смеялись, а у Бориса холодная льдина опускалась в низ живота.
Всё уже понимал. А про мужчин и женщин всё давно показали им по телику, в кино, да и так, сами образовывались в разговорах на бревнышках. А теперь вот вдруг он узнает что-то про мать!
Она, конечно, женщина, но никогда он про нее не думал в том, гадском смысле. А тут сама про майора разговоры завела. Значит, что-то есть, к чему-то клонится дело… Не дай Бог!
И он тогда, для себя нежданно, спросил громко:
- Мам, у тебя что, с майором - роман?
Она выскочила из кухоньки растерянная, покрасневшая, с испуганными, округлившимися глазами.
- Ты что? - крикнула. - Да как ты смеешь? И обернулась к кухне.
- Вот видишь, мама, чего стоят твои глупые подозрения? Как оно оборачивается?
Снова вскинулась на Бориску:
- Не смей! Слышишь, не смей! Никогда! Никого! Оскорблять! Подозрением!
И заплакала, ушла. А Бориска улыбался. Слава Богу, отлегло. Хорошо, что вот так: разом! И все ясно!
16
Тем временем детский мир предместья, бывшей деревушки, а ныне городской окраины менялся в соответствии с переменами возраста, вкусов и пристрастий его юных обитателей, которые были по- прежнему не очень разнородны, скорее даже сильно похожи. Не внешне, конечно, а, так сказать, конструктивно.
Внешне акселерат Васька, к примеру, как был жердью, так и остался, только еще вырос, под метр девяносто ушел, в поднебесье, и в других обстоятельствах мог бы защищать цвета какой-нибудь баскетбольной лиги, опять же бабки клепать за вкинутые мячи, но в угарном Краснополянске ничего такого и в помине не предвиделось. Даже единственное баскетбольное кольцо в школьном спортзале по причине старости, а также попыток повисеть на нем рослых школяров сначала провисло, а потом и вовсе загнулось вниз.
Аксель тоже повисел пару-тройку раз на этом кольце и понял, что спорту этому, как, впрочем, и любому другому, подходит мало. Со временем грудь его каким-то странным образом втягивалась внутрь, плечи опускались, и стал он все больше походить на старика молодого возрасту, который ходит тихо, медленно, осторожно, будто боится надломиться, разрушить своё членистоногое построение. При этом ноги, руки, да и рёбра Акселя, даже таз его, были страшно худы, безмышечны, сквозь тонкую и белую кожу проглядывали голубые змейки вен, так что он порой казался прозрачным и выглядел явно нездоровым.
Вид и состояние Васи Горева обсуждались в семье, вызывали беспокойство учителей, но легкое - в одно касание; посмотрят, скажут что-то друг дружке, покачают головой, в лучшем случае посоветуют родителям у врача
проконсультироваться, да и все. Врачи же, рассказывал уже Васькин брат, Головастик, ничего неправильного в Акселе не отмечали. Говорили, чтобы побольше ел, что у него масса тела, то есть мясо, отстает от роста костей - этакий костлявый ёрш! Но Васька и ел от пуза, брат Витька пояснял, что в него ведро влезть может, без напряга. Аксель ухмылялся, пугал, что разорит семью, если в еде себе не будет отказывать.
В общем, всем ребятам на военкоматовском медосмотре в десятом классе на что-нибудь намекали - коренастым на флот или в авиацию, тем, кто пожилистее - в десант, кто тренируется - всякие училища предлагали, одному Акселю - ничего. Поцокали языками военкомовские врачи, покачали головами: худ, длинен, неповоротлив… Вроде ни на что и не годится.
Все над Васькой посмеивались, но, в общем, жалели акселерата. За что ему такая напасть? Отчего
